Дневники и мемуары - страница 3

Сперва мы были дверными, т.е. сидели у дверей, открывали и закрывали при проезде коногонов с вагонетками. Но случилось так, что мы уснули, лампочки у нас поворовали, один коногон за воротами оставил вагонетку. В это время ехал второй коногон, мы обязаны его остановить и предупредить об оставшейся вагонетке, чтобы он её забрал. Остановить можно было только лампочкой (светом), но лампочки у нас украли, тогда мой товарищ Филя пугнул лошадь в дверях, чтобы остановить. Она бросилась в сторону и вожжи было удушили её. За это коногон избил его. После этого мы ушли на подгонку вагонеток к площадке на подачу. Десятник Чурсин (лет 19, Воронежской губернии) меня принимает на подгонку, а Филю нет, т.к. он ростом был мал и тощий, я ростом был больше и гладок был. Мне пришлось уговорить Чурсина.

Жизнь и работа, как кротов, нам лучше нравилась, чем в батраках (самых зверских эксплуататоров – кулаков). Хотя мы работали по 12 часов в сутки, пока соберёшься, дойдёшь туда и обратно – пройдёт 14 часов, но вот 10 часов в твоём распоряжении, а в батраках и одного часу не было в твоём распоряжении. Кроме этого нравилось то, что здесь ты не одинок, а коллектив и дружный.

В июле месяце 1915 г. шахтёры сделали забастовку (никто не пошёл на работу, требовали 5% надбавки), т.к. всё дорожало в связи с войной, а зарплата оставалась старая. Хозяин был вынужден сделать прибавку 5%, но он колоссальные прибыли имел и после этого, т.к. уголь сильно подорожал.

В нашей артели два человека были подозрительными, Миша Глупышкин (высокий брунет, лет 27—28, городская личность, с образованием) и второй: Александр Иванович Рубцов, лет 35—38, с бухгалтерским образованием, лицо выщеголено, голова с лысиной. Они часто отлучались вечерами, вели себя скромно, пьяные никогда не были, дружили между собой, но наглядно этого не показывали. Конечно я и друг догадывались уже в годы революции, что Глупышкин и Рубцов работали подпольно, но осторожно. Среди нашей деревенщины они боялись вести работу.

Вся обстановка среди рабочих повлияла и на нас, молодёжь, особенно на меня. Теперь я убедился, что бога нет, весь этот религиозный дурман, которым я был насыщен, стал отходить от меня. Сбросил крест и не стал богу молиться, не соблюдал постов, стал разбираться в жизни.

Наши родители беспокоились за нас. Во-первых, боялись, что нас придавит в шахтах, и во-вторых, хозяин наш Кочергин Семён потребовал с родителей деньги, или возбудят судебное дело и нас посадят в тюрьму. Мы отослали домой деньги и они рассчитались с хозяином. Но нам не давали покоя – чтобы мы ехали домой.

Жалея мать, мы осенью приехали домой. А что делать дома?

Филя с отцом обрабатывал овчины, я нанялся на подёнщину к Токареву Поликарпу Ивановичу (учеником) по выделке овчин (платил он мне 60 коп. за день с 5 ч. утра до 12 ночи). Зиму проработал. Летом сделал себе из плетня избушку, и я стал самостоятельно работать над овчинами, научил старшего брата Егора и меньшего Никифора. Хорошо мы подзаработали осенью 1916 г. и начало 1917 г., но 2 февраля меня призвали в старую армию.

Этим считать, что моя юность кончилась.

Империалистическая война, начавшаяся 1-го августа 1914 года, всё больше разгоралась и затягивалась. Царское правительство всё больше подставляло пушечное мясо (солдат) на войну. В 1916 г. в мае месяце призвали в армию рождения 1896 г., осенью призвали 1897 г. рождения, а 2-го февраля 1917 г. призвали наш год рождения 1898-й, в том числе и меня. На призыв с нашего года из с. Яблонова было 52 человека. Из них забраковали человек 5 по болезни, но я оказался здоров.