– Сейчас, – сказал Филипп и залез левой рукой в ящик, приделанный к передку. Покопавшись в нем, вынул дорожную лампу со слюдяными оконцами. – На вот, возьми, – он протянул Василию фонарь и сальную свечу. – Выйди к другой стороне шляха и подними зажженную лампу над головой. Держи ее двумя руками, чтобы проезжие видели, что ты без оружия. Если кто крикнет: «Эй, человече, кто ты, и что хочешь?» – ответишь, что нужду имеешь и скажешь какую. Кто остановится, сразу не подходи. Жди, когда позовут. Как позовут, иди медленно, но руки не опускай, а то точно стрельнут.
Василий взял фонарь и не торопясь пошел на другой край дороги.
– Стой! – крикнул Филипп. – Саблю оставь, а то завидят ее, не поверят и пальнут.
Они смотрели, как колеблющееся пламя свечи иногда вырывало из темноты бородатое лицо стрельца. Он шел против движения и качал перед собой фонарем. Несколько крестьянских телег объехали его стороной, а два верховых, ничего не спросив, проскакали мимо. Но вот лошадка, запряженная в кибитку, замедлила ход и примерно саженях в десяти от стрельца остановилась. Из нее выглянул мужичок крестьянского вида и громко спросил:
– Эй, православный, ты лиходей или заезжий?
– Заезжий я, – прокричал в ответ Василий и тоже остановился.
– Отколь сам? – продолжал допытываться пассажир кибитки.
– Из Москвы, сопровождаю лекаря с аптекарем.
– Какая надобность – почему стоишь с фонарем?
– Нужду имею.
– Какую?
– Хворый человек у нас в повозке, ищем постоялый двор или ямскую избу. Не знаешь ли, дядя, нет ли чего окрест?
– Подойди ближе.
Василий приблизился, как его учил Филипп. Из кибитки вышел небольшого росточка мужичок в рясе и темной камилавке. Из-за его спины опасливо выглядывал отрок лет двенадцати, также в одежде духовного лица. Увидев священника, Василий спешно сдернул с головы стрелецкий колпак и поклонился.
– О, так ты стрелец? – удивился священник, разглядывая Василия в тусклом свете фонаря, затем перекрестил его и, повернувшись в сторону, снял с головы камилавку, под которой Василий увидел выстриженное на темени гуменцо, Христов венец, и трижды троеперстно перекрестился.
«Странно, на кого этот поп молится?» – подумал про себя стрелец, но промолчал.
– Первая ямская изба, а при ней же и постоялый двор будут только в сельце Боголепное, – сказал священник. – А до села ехать верст двадцать пять – тридцать, не меньше. Но не след вам в ночи проезжать эти лихие места. Поостерегитесь! Говорят, нынче ночью на восьмидесятой версте купеческий обоз разбили. Только один возница и спасся. Подьячие Разбойного приказа кинулись ловить воров… Да где там, следы в степи затерялись. Вот что, – подумав, проговорил он, – поезжайте-ка вы в киновию Святого Иосифа, это наш общежительный монастырь. Там ночлег получите, трапезу, да там же можно и приготовить лекарское зелье для вашего хворого.
– Далеко ли до монастыря, отче? – спросил стрелец.
– Не очень. Поезжайте вдоль шляха, – он махнул рукой вдаль, – примерно верст пять. По правую руку будет поворот на горку, перед ним еще камень большой белый лежит, поэтому этот поворот и зовется – белокаменным. Свернете на каменную дорогу. Справа будет частокол. От дороги тын пойдет прямо по пригорку к вотчинным владениям бояр Милославских. Вы возьмете чуть левее и по каменке доедете до каменоломни. Минуете ее, проедете пролесок и упретесь в стену монастырского двора. В народе наш двор называют скит. Стукнешь кольцом в чугунную доску, калитку откроет послушник Кирюшка, он нонче дежурный. Скажешь, мол, отец Макарий гостей прислал, приказал пустить переночевать.
