– Как же я, кормилец, могу показаться на глаза Савелию Никитичу без лошадки? Да нешто он поверит, что в нее бес вселился и она сама пошла и утопла?
– Мы свидетели, подтвердим! Поехали.
Мужик некоторое время колебался, но затем, согласившись, спросил:
– Ехать нужно сейчас, или вы на постоялый двор завернете?
– Заночуем здесь, нашим лошадям отдых нужен, а с первым часом в дорогу.
– Ладно, – сказал помяс, – можно, я посижу здесь еще немного. Не могу сразу уйти. Так и кажется, что она вот-вот выйдет из воды.
– Хорошо, ждем тебя на постоялом дворе.
На этом они распрощались. Возница хлестнул каждого коня по крупу, и повозка покатила вверх по склону в направлении постоялого двора.
Они въехали в настежь открытые ворота. Двор был большой, с пристройками: утепленный омшаник для пчел, ледник с надстроенным над ним сушилом и широкий склад для хранения товара. Все места близь сруба были плотно уставлены повозками, телегами и возками – да так, что не пройти меж них. Даже в стойлах для лошадей и в тех не было свободного места. Оставив стрельцов на дворе распрягать коней, Петр и Готфрид пошли к дому. Сбоку к срубу была прилажена крутая лестница, ведущая в верхние помещения – для важных постояльцев. У крыльца нижнего этажа несколько пьяных гостей – местных селян, судя по потрепанным кафтанам и опоркам вместо сапог, развлекались, дразня двух разъяренных цепных псов, которые с текущей из пасти слюной бросались на них, грызя палки. Пройдя сени, друзья вошли в питейный зал. В кабаке стоял гул. В нос им ударил затхлый запах водочного перегара, протухшей рыбы, прокисших щей и потных тел.
Скинув с плеч овчинные тулупы, они быстро достали из обшлагов своих кафтанов сложенные в несколько слоев куски ткани и, смочив их уксусной водой, приложили к носу, как они обычно делали в лечебных палатах Рязанского подворья. Потом огляделись. В тусклом свете коптящих сальных свечей сквозь сизую дымку просматривалась большая печь в центре зала, вокруг которой, словно мухи у сладкого пирога, сидели с десяток простолюдинов в исподнем. Щедрый целовальник за отдельную плату разрешил смердам обогреваться и сушить у печки свои промокшие пожитки. В отдалении, в темном углу на полу, на разостланных бумажных матрасах, заливисто храпя, вповалку лежали несколько постояльцев, укутанных кто в охабни, кто в нагольные тулупы. За кабацкой стойкой, где сальных свечей было больше, склонившись над толстой тетрадью, что-то записывал туда хмурый целовальник. В другой части зала стояло несколько массивных дубовых столов с приставными скамьями. За одним из них, самым длинным, сидела группа местных стрельцов в синих и зеленых кафтанах. Посреди стола стояло деревянное ведро, из которого они по очереди черпали оловянными кружками хмельной мед, крякали и сплевывали прополисную шелуху на пол. Разговаривали.
Готфрид с Петром сели за небольшой свободный стол, и к ним тут же подскочил помощник целовальника, молодой, юркий, с кучерявой светлой шевелюрой, по виду родственник. Спросил:
– Вы с ночлегом али без?
– Будем ночевать, – ответил Готфрид. – Но сначала дай нам поесть и какого ни на есть взвара.
– Из еды остались только два чугунка гречневой каши да чугун щей, – разводя руками, тихо сказал паренек. – Все поели идущие к Москве стрельцы. – И он кивнул в сторону кухни, где в открытую дверь можно было видеть стоявшую на полу груду немытой посуды.
