Читать онлайн Владимир Сназин - Доктор Постников. Ягодная повинность

Medice, cura te ipsum1^{> [1] [1]}.

К рассвету дождь закончился. Рваные серые облака плавно плыли по небу, унося дождь на восток. Вдалеке слышался колокольный звон, призывающий прихожан к заутрене. Конный разъезд Стрелецкого приказа объезжал заставы, проверяя, не спят ли дозорщики. Первой от ночной дремы пробуждалась паперть. Калеки, увечные и убогие, покинув обжитые ночлежки неспешно занимали места, оголив свои язвы и струпья: кто на нижних ступенях, кто ближе к дверям церкви. Во дворах слышался собачий лай, гомонили дворовые, на дорогах появлялись первые пешие люди, спешащие кто в церковь, кто на торговую площадь к Кремлю. Зоркие молодые парни, изображая инвалидов и немощных, шныряли на крестце близь кружала и блюли порядок, – высматривая, нет ли в округе чужаков, желающих приглядеть себе ночлег или застолбить проходное место для сбора подаяния. И если таковые находились, то их заталкивали в угол и очень убедительно, приставив стилет к горлу, предлагали заплатить пеню за использование чужой территории. Одним словом, Москва медленно просыпалась.

Весть о смерти царя, Великого князя Федора III Алексеевича, почившего совсем еще в юном возрасте от родовой болезни, распространялась по Московскому государству со скоростью лесного пожара в сильную засуху. С первых же дневных часов, чуть только рассвет коснулся небосвода, во все концы державы помчались гонцы, разнося печальную весть. Народ, узнав о смерти царя, стекался со всей округи к Москве, чтобы успеть с ним проститься. Похороны по тогдашнему обычаю были назначены на следующий день после его кончины.

Повозка, в которой находились новоиспеченный подлекарь Аптекарского приказа Петр Постников и его друг и наставник аптекарь-алхимист Готфрид Грегори, обогнув в Замоскворечье Климентовский острог, съехала с бревенчатого настила на Большую Ордынку и сразу же за Серпуховскими воротами бухнулась в размытый дождем и талыми водами, Тульский тракт. Наших героев сопровождали три стрельца – назначенные им в помощники – возница и два верховых. Увязая по самую ось в густой грязи, повозка медленно двигалась в направлении Белгородского воеводства – к своему пункту назначения – Верхососенску. По заданию главы Аптекарского приказа путники направлялись в степи Белгородчины на сбор лекарственных трав для пополнения царской аптеки.

Ехали молча. Несмотря на ухабистость дороги, клонило ко сну. Укрывшись овчиной от утренней мороси, каждый был погружен в свои размышления. А подумать им было о чем, особенно Петру. Страх, который нагнал на него боярин Языков, он ощущал почти физически.

Третьего дня царь Федор проводил инспекцию по испытанию учеников лекарской школы Аптекарского приказа на знание учениками лечебных навыков. И, когда, на вопрос царя – знакома ли студиозу Постникову такая хвороба, как скорбут – а царь страдал родовым скорбутом, – тот, вспомнив лекцию ректора школы доктора Блюментроста, рассказал, что этим недугом чаще всего болеют невольники на галерах, потому что питаются однообразной пищей. Но, как только они попадали на берега Африканского континента и находили в прибрежных лесах цитрусовые фрукты, родниковую воду и особенно кислую траву, то в течение нескольких дней почти все выздоравливали.

Это известие сначала вызвало у царя удивление, а потом на него накатил приступ гнева. Как такое может быть? Он, Великий князь. Царь всея Руси, которого уже много лет лечат лучшие доктора Европы, но не могут избавить его от проклятого недуга. А какие-то галерщики, рабы, просто поев лимонов и кислой травы за несколько дней выздоравливали… От ярости его затрясло, он затопал ногами, стал задыхаться, хотел что-то сказать Языкову, но неожиданно у него носом пошла кровь, царь размяк, затих и, медленно сползая с кресла, завалился на бок. Присутствующие доктора констатировали у государя беспамятство на фоне пароксизма.

После случившегося боярин Языков заподозрил иноземных докторов в неправильном лечении. Ему казалось, что «немчура» умышленно подменяла снадобье, чтобы извести правителя. Он мог бы подвергнуть пытке любого из докторов, чтобы узнать, почему от кислой травы, свежих фруктов и ключевой воды у рабов – галерщиков скорбут быстро излечивается, а у государя от такого же лечения только пухли брюхо и ноги. Но для розыска требовалось дозволение самого царя. А он находится в беспамятном состоянии. Возможно, царь Федор в порыве гнева и хотел что-то сказать своему фавориту. Но пароксизм сомкнул государевы уста. А Языков, хоть и ближайший царский боярин, не мог без его повеления принимать самостоятельные решения. Единственный, у кого он мог узнать правду, не спрашивая на это дозволения, – это у студиоза Постникова. Поэтому Петр и боялся, что если Языкову станет известно о его отъезде, то он непременно снарядит за ним погоню. И на первой же заставе его уже будут поджидать стрельцы Разбойного приказа.

Откинув край рогожи, Петр облокотился о борт повозки и безучастно смотрел на дорогу. По тракту им навстречу двигался нескончаемый поток телег, таратаек, бричек, верховых стрельцов и пешего люда. Все торопились в Москву.

– Филипп, – сдвинув овчину с головы, позвал возницу Готфрид, – ты бывал в тех краях, куда мы направляемся?

– Дважды. Последний раз возил в ссылку на Изюмскую черту нашего брата-стрельца, – сказал возница, лихо ожигая кнутом крупы обоих меринов. – Да ты, аптекарь, должон помнить, как в прошлую годину ректор вашей лекарской школы, кажись Блюментрост, отправил туда двоих учеников. Один был такой здоровяк рыжий, а второй молодой с раскидистыми усами, похожий на казачка.

– Это не те ли, которым он тогда разбор учинил?

– Ну да, они самые.

– И долго вы добирались?

– Почитай, ден шесть. Правда, дозорщики тогда не шибко баловали…

– Да, – как бы про себя проговорил Готфрид, – шесть дней трястись в повозке, хоть и на соломе… бока как подошвы станут. – И он рукой подтянул под свой овечий тулуп пучок соломы.

– Да уж как получится, аптекарь, – сказал Филипп, снова раскручивая кнут. – Бог даст, може, и в пять ден уложимся, а ежели на заставах решеточники захотят какое-нить баловство ученить… – то сам понимаешь… – И он снова с перекладкой чиркнул кнутом обоих меринов по бочинам. – А ну давай, ретивые!

– О чем задумался? – спросил Готфрид Петра.

– Да не выходят из головы вчерашние слова твоего дяди об угрозе боярина Языкова учинить расспрос иноземным докторам, а заодно и меня вздернуть на дыбе, – грустно произнес Петр. – Неужто он все-таки снарядит за нами погоню?

– Надеюсь, этого не случится, – ответил аптекарь. – Пока Милославские и Нарышкины делят власть, Языкову будет не до нас. У него, как сказал вчера дядя, сейчас одна забота – остаться у трона и не потерять ту силу, которую он имеет. Поэтому успокойся, не переживай, наслаждайся окрестностями. Вон, взгляни на небо. Уже голубые просветы появились. Мы едем на юг, в теплые края, скоро выйдет солнышко, будет тепло, и все вокруг зацветет. Думай о травах, мой друг. – Готфрид широкой ладонью захватил пук соломы и протянул Петру:

– На-ка вот, подстели, мягче будет, ехать еще долго.

– Хотелось бы, чтобы было так, – сказал Петр, подсовывая солому себе в изголовье. – Но твой дядя так же сказал: если победят Нарышкины, то Языков может остаться у трона. И тогда непременно вспомнит про меня. Не приведи, Господи, конечно! Я с самого утра об этом думаю. Каждый раз с опаской смотрю на верхового из Москвы, все кажется, что скачет он по мою душу.

– Чем дальше мы уедем от Москвы, тем сложнее нас будет найти. А еще вспомни, что было третьего дня перед Спасскими воротами. Стрелецкий бунт! Сколько полегло там народу?.. Ух, стрельцы сейчас злы… Когда патриарх будет венчать Петра на царство, возлагая на него бармы, бояре горло перегрызут друг другу, лишь бы стоять подле государя. И первым в этой толчее постарается быть Языков. А когда все закончится, ему опять станет не до тебя: бунтовщиков усмирять надо, неугодных бояр ссылать… Да мало ли какие еще могут возникнуть у него заботы. А потом, царь-то, поди, молодой и здоровый и кислая трава ему не нужна. К этому времени мы уже будем в Белгородском воеводстве. И до нас ли ему будет дело?

– Долго ли нам до Верхососенска ехать? – спросил Петр, продолжая разглядывать на противоположной стороне дороги спешащий к Москве людской поток.

– Филипп сказал, что не меньше шести дней.

– Шесть дней! – удивился Петр. – Это где ж этот Верхососенск находится-то?

– Ой… далеко, дьяче! – усмехнулся слышавший их разговор Филипп.

От слов Готфрида Петр успокоился, склонил голову набок, прикрыл глаза и стал просто смотреть на уже значительно поредевшую к вечеру встречную толпу путников. Больше встречались крестьянские таратайки и верховые. Редкие же пешие одиночки спешно двигались, стараясь еще до темноты укрыться на постоялом дворе или в какой ни на есть дорожной поварне.

– Кажись, там постоялый… – воскликнул впереди идущий верховой, показывая кнутовищем на едва заметную в сумеречном свете хижину на пригорке. – Вона и свет в окне. А там, поди, и еда, и ночлег…

– Похоже на двор! – подтвердил возница-Филипп, всматриваясь в черный силуэт избы. – А вот и тропа к нему. – На земле чернели две глубокие колеи.

Возница стал разворачивать повозку в ту сторону.

– Постой, Филипп! Не торопись, – сказал Готфрид, останавливая жестом стрельца. – Сто верст – от Москвы – это только кажется, что далеко… Хоть я и надеюсь, что Языкову сейчас не до нас, но лучше поостеречься… Не ровен час, снарядит конвой… А у Разбойного приказа весьма быстроногие кони… Не успеем проснуться… Тепленькими возьмут нас у печки. И тогда один Бог знает, что с нами будет.

Наступила пауза. Все представили себе нарисованную Готфридом картину.

– Нет! – наконец произнес он. – Надо поостеречься. Едем до следующего села, а там видно будет. Повечерять можно в пути тем, что осталось. Что у нас впереди, Филипп? – Готфрид посмотрел на стрельца.

– Акромя Тулы, других сел впереди нема! А это сто с лишком верст.

– Раздай всем харчи – и в путь! – Готфрид посмотрел на Петра и добавил: – Осторожность не помешает мой друг.

Возница открыл ящик на передке, достал увесистый куль, размотал веревку, развернул полотенце, вынул каравай черного хлеба и разделил его на пятерых. В другом свертке был массивный кусок солонины. Острым ножом он ловко отрезал несколько полосок и положил по одной на каждый кусок хлеба.

Дорога петляла по лиственничному лесу, в котором еще толстым слоем лежал подтаявший снег. К ночи подморозило, пешего люда на дороге почти не стало, да и где тот смельчак, что отважится заночевать в холодном лесу? Верховые так же спешили к ночи укрыться от холода на ближайших постоялых дворах.

Наст подмерз. Повозка уже не так глубоко увязала в снегу. Ехали молча. Сказывалась усталость. После трапезы клонило ко сну. Некоторое время Петр, приподняв рогожу, всматривался в ночную мглу. Но кроме темного мрачного леса и искрящегося в лунном свете снега, ничего разглядеть не смог. Редкий конный возок, визжа полозьями по замерзшему снегу, быстро проезжал мимо и скрывался в темноте. Он посмотрел на Готфрида, тот лежал навзничь, обмотав толстым шарфом шею и натянув на голову овечий тулуп. Сквозь шуршание колес Петр слышал его равномерное дыхание. Страх, который всю дорогу его преследовал, отступил. Он так же, как и его друг, укутавшись в овчину, попытался уснуть.