И да, о ключе...
– Так кому из ваших друзей принадлежит этот ключ? – с неожиданной смелостью осведомилась она.
И Аддингтон, поглядев на нее сквозь стекла очков, нечитаемый, словно древний сфинкс,
произнес:
– Полагаю, он ваш. – И догадавшись, что за вопросом стоит нечто большее, вопросил: – Разве не так?
– Будь это так... – начала было Лиззи, но запнулась, не желая поминать неприятный момент, и закончила просто: – Я никогда прежде его не видала.
Лиззи могла бы поклясться, что ее собеседник по-настоящему удивился, однако ничем особо не выдал себя, лишь дрогнули уголки губ да чуть приметно вздернулась бровь.
Мистер Хэмптон вмешался:
– Значит, капитан Мэннинг с друзьями не подменяли ключ от комнаты Лиззи?
– Полагаю, будь это так, меня бы поставили в известность об этом...
После слов Аддингтона комната погрузилась в вязкую тишину, такую тягостную и удушающую, что очередной позыв к бегству заставил ноги Лиззи непроизвольно дернуться.
Отец, к тому же, возьми и скажи:
– Я так понимаю, визита самого капитана Мэннинга ждать не приходится? Его отсутствие... красноречивее слов свидетельствует о тщетности надежд моей дочери в отношении этого человека.
– Отец! – Лиззи вскочила на ноги и вперилась в отца укоряющим взглядом.
На Аддингтона не глядела совсем: страшилась заметить одинаково ранящие жалость иль осуждение.
– Я лишь хочу быть уверен, чего ждать наперед, – отозвался на ее укор мистер Хэмптон.
И как-то сник, сделавшись тоньше и ниже обычного. Лиззи, заметив эту внезапную перемену, внутренне всполошилась: то ли она не замечала этого раньше, то ли отец казался таким в сравнении с гостем. Высоким, широкоплечим... Полным кипучей энергии, которой ее отцу так не доставало в последнее время. И уж не ее ли, Лиззи, вина, что он так переменился?
Грудь стиснуло болезненным спазмом, слезы, вскипев на глазах, заставили девушку пулей метнулась из комнаты, не удостоив присутствующих ни единым словом прощания. Взлетев по лестнице и ворвавшись к себе, она рухнула на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, закусила ее сцепленными зубами...
Стыд, вина и отчаяние выходили слезами, словно вскрытый нарыв.
Тоска по матери нахлынула с удвоенной силой...
Если бы только она была жива... Если бы только направляла ее. Не случилось бы, верно, ни кладбищенского гадания, ни таинственного ключа, даже влюбленности в Мэннинга, и той могло бы не быть.
Рядом с матерью все могло быть иначе...
Лиззи утерла нос и потянулась к шкатулке на туалетном столике: в ней хранилось единственное, что осталось в память о матери: кольцо с изумрудом. Фамильная драгоценность, принадлежавшая еще ее бабушке... Той самой, с которой Лиззи никогда не встречалась – родители говорили, ее нет в живых – однако знала, что та любила работать в саду: выращивала цветы и травы. Лечила многие хвори при помощи травяных настоек...
Сама Лиззи растила только галантусы и бугенвеллии – в лечебных травах она едва ли разбиралась. Разве что заваривала ромашку от расстроенных нервов...
Теперь не помогла бы и бочка ромашкового чая.
Девушка опять разрыдалась, сжимая в кулаке материно кольцо... И слышала, как долгое время спустя уходил их незваный гость. О чем они беседовали с отцом, ей было неведомо: Кэтти сказала лишь, они долго сидели у отца в кабинете и угощались отцовским кларетом.
Сам факт подобного расточительства расстроил девушку не на шутку: уж лучше бы и вовсе опорожнить бутылку в помойное ведро, чем потчевать недоброго гонца.
