Читать онлайн Ольга Козырева - ДОЛЯ

Часть I. «...ЕДУТ И СМЕЮТСЯ, ПРЯНИКИ ЖУЮТ...»

I.1

Ленинград, 1983 год

Не по-осеннему тёплое солнышко пригрело щёку, и, очнувшись от своей странной полудрёмы, Алексей Петрович мгновенно ощутил, как продрог. Приоткрыв глаза и сощурившись, с изумлением рассматривал дверь парадной дома напротив – дверь его дома, – не понимая, каким образом в своём нынешнем состоянии смог выбраться из квартиры и дойти ночью до любимой лавочки на бульварчике Офицерской – ах, нет! – улицы Декабристов. Вот уже лет пятнадцать, с тех пор как окончательно и бесповоротно оставил службу и вышел на пенсию, Алексей Петрович, подкараулив нечастные в Питере солнечные часы, любил пройтись по бульвару, посидеть на единственной скамейке, понаблюдать несуетливую жизнь...

В последнее время возраст и здоровье позволяли пройтись только один раз. И уже месяц, измученный бесконечным повторением одного и того же сна и его последствиями – сердечными приступами, – из дома не выходил, несмотря на щедро подаренный Богом тёплый сентябрь. Спасибо соседям, не давали помереть с голоду...

Левая сторона занемела совсем. С реки все ещё тянуло ночной промозглой сыростью, и старенькое пальто почти не хранило тепло. Судя по солнцу, уже ближе к восьми... Он скосил глаза, пытаясь рассмотреть, который час, но манёвр не удался. Непослушная и почти не ощущаемая левая рука безвольно размещалась на бедре ладонью кверху. И определить время, которое более семидесяти лет точно показывали его часы, никак нельзя. Безупречные Goldsmith’s, по легенде участвовавшие ещё в Англо-бурской войне, подаренные бароном, не подводили его никогда. Даже плотно прилегающий к циферблату коричневый кожаный корпус не истёрся. А вот собственный старый организм подвёл.

Подняться самостоятельно с глубокой скамейки Алексей Петрович не мог и прекрасно это осознавал. Позвать на помощь было нелегко и некого. Хватит ли сил докричаться, если, к примеру, на той стороне улицы из парадной кто-то выйдет? На него, сидящего на лавке, просто не обратят внимание в утренней спешке. Ничего необычного – гуляет старик ни свет ни заря, хорошо хоть под ногами не топчется.

Услышав звонкий задорный лай, он чуть повернул голову направо и увидел лёгкую тонкую девчушку в светлом плащике, которую тащил по бульвару со всей юношеской прытью маленький, белый как летнее облачко, пушистый щенок. От ветра и быстрой ходьбы её волосы, собранные в высокий хвостик, растрепались. Запыхавшись, сквозь смех она пыталась скомандовать что-то упрямой собаке, но та пропускала команды мимо своих висячих ушей и изо всех щенячьих сил тащила девушку к скамейке Алексея Петровича.

Он живо представил себе, как выглядит со стороны, – объёмный неопрятный куль в обвислой грязновато-серой шляпе. Стоптанные, когда-то коричневые ботинки, тёмно-серые брюки с потёртыми обшлагами, уже неопределённого цвета пальто, изношенное, невнятной формы. Такое можно уже спокойно вешать на крючок, не заботиться о вешалке...

Кое-как опираясь всё ещё непослушной левой рукой о коленку, а правой о холодное и влажное от росы деревянное ребро скамьи, старик попытался привстать, но тут же, теряя сознание, стал заваливаться на бок... И не увидел, как со всех ног, опережая свою собачку, рванула к нему светловолосая девушка...

Он очнулся от тяжёлого, режущего уши звука, где-то совсем рядом, над головой, завывала сирена.

Секунду спустя Алексей Петрович скорее почувствовал, чем осознал, что его тело ему совсем не подчиняется, но при этом странно покачивается и подпрыгивает. Приоткрыв глаза, он увидел над собой, довольно близко, серый потолок с мелкими дырочками. После очередного подпрыгивания всем телом на чём-то плоском и жёстком, понял, что он едет. Вернее, его везут в карете скорой помощи, а тело совсем неудобно зафиксировано ремнями.

«Торопились очень», – отстранённо подумал Алексей Петрович и слабо улыбнулся.

– Господи, вы живы! – лёгкое тёплое прикосновение к левой, уже совсем ледяной, руке. – Как вы нас с Дейзи испугали!

Алексей Петрович повернул, насколько позволяла жёсткая клеёнчатая подушка, голову и посмотрел на сидящую рядом девушку. Она устроилась на низком, с проваленной спинкой дерматиновом сидении и еле удерживалась на нём при резких толчках машины. Левой рукой она пыталась схватиться за лежанку, на которой устроили его, старика, иногда касаясь его холодных, скрюченных судорогой пальцев. А правой крепко прижимала к себе собачонку.

Щенок, вытаращив от ужаса глаза и прижав уши, пытался подвывать, но вой почти полностью заглушала сирена. Вытянувшиеся задние лапы свободно болтались в такт движения автомобиля, пачкая полы светлого плаща. Он узнал и девушку, и щенка. Видел их на бульваре, сегодня утром, кажется... только теперь щенок походил не на облачко, а на сорванную и смятую маргаритку. Ему захотелось спросить, как зовут девушку, куда они едут, и он попытался извернуться, чтобы получше рассмотреть свою невольную попутчицу.

Изловчившись, девчушка привстала с неудобного сидения и шагнула вперёд, в направлении водителя. Алексей Петрович услышал, как, стараясь пересилить незамолкающую сирену, она прокричала кому-то: «Он пришёл в себя! Он пришёл в себя!»

– Отлично, – проорал в ответ мужчина. – Не давайте ему двигаться! Нам уже близко!

Девушка плюхнулась на сидение и сжала руку Алексея Петровича.

– Прошу вас, – интонации действительно были просительные, – доктор не разрешает вам двигаться. Вы не волнуйтесь только, теперь всё страшное позади. Вы потеряли сознание на улице, помните? А мы с Дейзи как раз рядом оказались и скорую вызвали. Хорошо, что будка телефонная на углу есть...

Она отпустила собачку на пол и смогла пододвинуться к нему очень близко. Так близко, что её волосы чуть скользнули по его щеке, и он смог, наконец, хорошо рассмотреть их цвет – тёмный пепел – и выражение глаз, внимательно-участливое. Именно так на него всегда смотрела Лиззи, когда промокала своим кружевным, пахнущим фиалкой платочком его невольные слёзы и прикладывала к разбитой в очередной раз коленке тёплый, прогретый солнцем лист подорожника...

Лиззи... Благодаря своей милой спасительнице Алексей Петрович очень чётко представил себе лицо сестры. Высокий лоб, брови вразлёт, тонкий нос с почти незаметной горбинкой, всегда плотно сжатые губы. Она редко улыбалась после смерти матери. Чуть вытянутый овал бледного лица в обрамлении лёгких золотисто-русых завитков. Волосы Лиззи всегда убирала в плотную тугую косу с вплетённой чёрной лентой. Только самый кончик косы непослушно пушился и щекотал щеки или лоб маленького Алёшеньки, когда старшая, самая старшая, сестра приходила поутру в его комнатку разбудить-потормошить. Он всегда был «соней-засоней».

Алексей Петрович прикрыл глаза, отдаваясь светлому воспоминанию ...

Вятка, 1900 год

– Papa! – словно позабыв, что обещала себе всегда и во всём соблюдать приличия, Лиззи очень громко и с негодованием взывала к отцу от самой калитки. Подобрав юбки, быстрым шагом она летела по горячей от августовского солнца тропинке, держа крепко за руку своего незадачливого младшего брата.

– Papa, вы обещали сделать внушение Алексу, и что же? – Лиззи резко остановилась перед тремя ступеньками веранды. Она была крайне возмущена, и на её бледном лице яркими пятнами выделялся румянец. Так было всегда, когда старшая дочь была недовольна. Пётр Алексеевич вздохнул и с характерным шелестом сложил газету.

Было воскресенье, замечательное августовское воскресенье. Отставной титулярный советник наслаждался затянувшимся утренним чаепитием. Зной только начинал набирать силу, и на хорошо затенённой густой зеленью веранде было чудесно. Впереди его ждал ленивый летний день, разбор новой шахматной партии, а затем не менее занятная игра с любезным другом, отставным полковником, бароном фон Людевигом.

Оба овдовели довольно рано. В своё время оставили службу. Сблизились быстро и благодаря соседству, и благодаря общим воспоминаниям о службе в департаменте, совместной работе на Кавказе, и благодаря непомерной, по мнению их дочерей, любви к шахматам.

Карл Карлович и Пётр Алексеевич были в том возрасте, когда различия в происхождении уже не имели особого значения. Несмотря на то, что барон был потомственным дворянином, а титулярный советник в отставке Иванов личное дворянское звание приобрёл за безупречную службу, вели они очень схожее существование. Запросы к комфорту и ритм жизни полностью совпадали. Растили детей, увлекались садоводством, играли в шахматы, спорили о политике... Размеренная, уютная, спокойная жизнь людей, честно послуживших во славу государства российского...

Свернув газету, Пётр Алексеевич добродушно изучал забавную парочку. Елизавета уже начала входить в пору. Неописуемой красавицей вряд ли будет, слишком поджаты губы и суров взгляд, но мила, очень-очень мила. И как ей идёт это лёгкое платье с цветочным орнаментом, как подчёркивает девичий стан.

Говорили, что лицом и фигурой Елизавета была полной копией матери и держала себя с младшими детьми заботливо, но строго. Даже отец иногда побаивался её сурового тона, а медлительная, как все старые собаки, Жужа пряталась под стол.

Отец с гордостью осмотрел дочь с головы до ног и, не найдя ни одного изъяна, перевёл глаза на стоящего перед ним сына. Контраст, конечно, был разительный. Загорелый вихрастый мальчуган. Ботинки в пыли и сбиты, рубашка, из белой за день превратившаяся в цветную, вылезла из таких же измазанных незнамо чем штанишек... А главное, какой же они разной масти получились! Если Лизавета – копия мать, за исключением характера (вот уж откуда он такой взялся?!), то Алёшка – вылитый он, Пётр Алексеевич. Вихры непослушные рыжеваты, то ли вьются, то ли торчком стоят, не разберёшь. Лицо худое, даже аскетичное, никакой милой детской припухлости. Глаза с прищуром, и не разглядишь сразу, какого цвета. А цвет у них родовой – настолько светлый, что и карими-то не назовёшь. Тигриный глаз. Как поговаривала бабушка-покойница, царство ей небесное, – «нагулялись где-то прадеды с колдунами, вот и живут помеченными, маются», добрых людей глазищами своими пугают. Видимо, чтоб меньше пугать, и появился в их роду характерный прищур... И норов Алексею родовой достался – упрямый, если решил что, хоть трава не расти, а сделает. Даже если от дури своей пострадает...

Алёша шмыгал носом и смотрел в сторону, старался, чтобы папочка слёз его не заметил. Пока Лиза тащила его по тропинке, нога под прикреплённым ею же листиком подорожника разболелась и опять закровила. Ему хотелось убежать к Агаше, чтоб она и пожалела, и коленку своей чудесной «доброй», пахнущей мёдом мазью помазала, и коврижки медовой с молоком дала.

Агаша жила у них давно, наверное, уж сто лет. Вкуснее её пирогов нет ничего на свете. Даже мороженое, которое он пробовал на дне рождения у Карла Карловича (из Москвы кондитера выписывали!), ни в какое сравнение не идёт. Но Агашины пироги пекутся строго по календарю, и пока медовый Спас не настал, коврижки за просто так не упросить. Алеша вздохнул, замечтавшись, и переступил с ноги на ногу. Лиззи покрепче взяла его за руку. Пётр Алексеевич понял, что сына пора выручать...

– А что, Лизонька, ты у Людевигов была? Что они поделывают? Карл Карлович не сказался, когда к нам пожалует сегодня? Я намерен отыграться сегодня бесповоротно!