Подпол избы Агафьи. 11 сентября 1981 года
Дневник, который читает тебя
Михаил спускался в подпол на четвереньках, и каждый скрип половиц отдавался в висках, будто череп набивали ржавыми гвоздями. Внизу пахло не просто сыростью, а воспоминаниями, застрявшими в зубах, как рыбьи кости. В кармане фигурка Хийси нагревалась, будто живая, цифры на груди светились кроваво: 3570.
Коробка лежала под балкой, придавленная камнем с выдолбленными рунами – точь-в-точь как на ножнах бабкиного ножа. Кожа переплёта была липкой, будто её держали в мёртвых руках.
Из дневника Виктора Степановича:
«3 июня. Сны про маяк. В подвале что-то шевелится. Не металл. Не плоть. Что-то между…»
Страницы слипались, как раны, но чернила не выцвели – слишком чёрные, будто это была та самая вода из колодца. Последняя запись:
«Завтра иду на мыс Хийси. Если не вернусь – сожги мою постель. И не смотри в зеркала после заката».
На обороте – детский рисунок его рукой (но как? В 1970-м ему не было и года): семь точек, маяк «Чёрный маяк», и кривые буквы: «Папка, где ты?»
Михаил поднял голову. В углу что-то шевельнулось. Не мышь. Тень. Слишком длинная. Слишком живая.
На полу, где лежала коробка, стояла миска с чёрной водой. В ней отражалось не его лицо.
Его отец.
Архивная вставка.
Из письма Агафьи к сестре (обнаружено в 1983):
«Сегодня нашла дневник Виктора. Не смогла дочитать – чернила оживали, текли по бумаге. На последней странице – рисунок Миши. Но как? Он ещё не умел держать карандаш.
В подполе слышу шаги. Не его. Оно ходит его походкой, но слишком… правильно. Как будто учится быть человеком.
Если не вернусь – разбей все зеркала в доме. Особенно то, что в красном углу».
Глава 8. «Костяной свисток»
Карелия, деревня Хийси, изба Агафьи. 29 июня 1985 года. Сумерки
Заклятье, которое закрывает дверь
В избе пахло чагой и сталью. Агафья растирала в ступке чёрный порошок, смешивая его с чем-то тёмным и вязким – не смолой, а запёкшейся кровью, которую она собрала с ножа после той ночи, когда к ним приходил «отец».
Агафья швырнула на стол нож. Мутная жидкость в чашке вздрогнула, отражая небо вверх ногами. – Повтори за мной, – прошипела она, впихивая ему в руки костяной свисток.
Михаил сидел на лавке, чувствуя, как дрожь бежит по спине. Не от холода – от того, как бабкины пальцы, узловатые от ревматизма, сжимали его подбородок.
Агафья выдохнула – воздух пахнул полынью и старыми костями. Её пальцы, узловатые от ревматизма, сжали Мишкино запястье так, что шрам от детской прививки побелел.
– Слушай, – она прошипела, и в этом шёпоте было слишком много зубов. – Когда я говорю «дверь», я не про эту… – Костяной свисток у её пояса вдруг застонал без ветра.
За окном скрипнули половицы. Но в доме кроме них никого не было.
– Ты видел, как щука глотает малька? Так и Оно – через щель. Через слово. Через… – её зрачки сузились в щёлочки, – …через дыхание того, кто позвал.
Её голос скрипел, как несмазанная дверь в подвал. В углу, где сходились трещины в брёвнах, что-то шевельнулось. Не мышь. Не сквозняк.
– Возьми нож, – Агафья сунула ему лезвие, обёрнутое в шкуру. – Режь, пока не услышишь счёт.
– Повтори за мной: Култа-сар, вехта-сар, анте-йоке не-лаат.
Михаил попробовал повторить. Слова обжигали язык, будто он глотал угли из печи.
