Однажды мы с Лехой и Серым стояли под раскидистой липой, растущей у скамейки перед домом. Серый, у которого в руках был тяжеленный молоток, от безделья стал дубасить им по стволу. Внезапно из калитки выскочил разгоряченный дядя Витя, отнял у нас молоток и, размахивая им, прокуренным голосом засипел:
– Ты что делаешь?! Оно же живое! А если тебя так станут?
Серый что-то замямлил в ответ, а мы с Лехой молча наблюдали за происходящим. Случай этот потом частенько вспоминали, пародируя манеру моего родственника.
В другой раз мы играли в футбол, одну сторону поля образовывала дорога, а другую – забор с красным гаражом дяди Вити. Пока вратари скучали на воротах, мяч под липами переходил от Лехи к Рыжему, от Рыжего к Грибу, ну а тот, как и всегда, никому не пасовал. Игроки подняли песчаную бурю возле кучи песка, привезенного дядей Витей для строительства очередного сарая, Гриб, извернувшись, завладел мячом. Удар! Тёмик, оказавшийся на пути, отбил мяч, и тот с глухим ударом долбанул по воротам красного гаража.
Не прошло и минуты, как заскрипела старая калитка, и из нее медленно появилась тетя Маруся – супруга дяди Вити:
– Ребята, ребята, вы что делаете? Зачем вы так трахаете по нашему гаражу? – начала она тягучим белгородским говором, по привычке склоняя голову набок.
– Какой-какой гараж мы трахаем? – деловито уточнил Рыжий.
– Уходите, уходите, здесь не место для такой игры, – продолжала она тянуть свое.
Привычные к подобным исходам, мы, давясь от смеха, подхватили коричневый мячик и перебрались на другое поле, в деревне у нас их тогда было множество: на ближних задах, на поляне между Шуриком и Ромиком или прямо через дорогу у черномырдинской рябины.
Так проходит еще один день, когда время отмеряют удары мяча, таранки на велосипедах, игра в приставку или очередная затея Рыжего вроде плота из пластиковых бутылок, шалаша из деталей холодильника или поисков аккумулятора на свалке. К вечеру, когда Рыжий уезжал к себе на дачи, мы спокойно устраивались на бревнах и обсуждали события минувшего дня.
Гонимый голодом, я возвращался домой исключительно на обед и ужин.
– Что-то ты поздно, Андро, картошку будешь? – спрашивает бабушка и ставит на газ чугунную сковороду. Терраску сразу оглашает шипение масла, а я, сев за стол у окна, принимаюсь наблюдать, как Алексеевы поливают свой огромный огород. Дядя Слава, сидя на лестнице, почти не принимает участия в общем деле и вновь занят голубятней.
– Он прямо как в фильме «Любовь и голуби», – усмехается бабушка и продолжает, – а хотя что ему кверху задом поливать? У него такие руки, что палку в землю воткнет – она прорастет. Ты будешь так есть или с «кетчем»? – продолжает бабушка.
– Давай с кетчупом, – отвечаю я и достаю из дверки холодильника темно-красную бутыль. С этикетки в профиль смотрит бывалого вида морской офицер. Но, глядя на него, вспоминается почему-то не царское время, а «Городок» и два петербургских комика: один с усами, а второй постоянно играет женщин. «Балтимор» – это, наверное, где-то рядом с Петербургом, где «без бутылочки не обойдесси».
Шипящая сковорода приземляется на железную подставку с кривыми ножками. Я принимаюсь уплетать картошку и думаю, что у бабушки еда всегда проще, чем у родителей, но, в отличие от мамы, она никогда не заставляет доедать то, что невкусно, а про «Общество чистых тарелок» поминает исключительно ради шутки.
