***
В моем детстве Коля и дед все делали вместе: поднимали фундамент прабабушкиного дома, в складчину закупали материалы, строили терраски, баню и гараж для дедушкиного «Москвича». Дело у братьев шло спокойно и почти без ругани: младший и средний мало разговаривали, но работалось им вместе хорошо.
Дед был мрачнее и подковыристее, а Коля всегда казался мне доброжелательнее, поэтому звал я его просто по имени, не слишком задумываясь, кем по степени родства он мне приходится.
– О-о-о, Андрей Михалыч приехал! Дорогой! – всегда рассыпался он при первой летней встрече, легонько пожимая мне маленькую ручку.
Сам он был невысокого роста с сильно искривленной спиной, напоминавшей горб. Бабушка рассказывала, что в молодости Коля катался с горы и неудачно упал на спину. Лысую голову он частенько укрывал белоснежной кепкой с твердым пластмассовым козырьком. По этой кепке я безошибочно узнавал его за километр.
Временами Коля гнал самогонку: с чердака он доставал массивный бидон из нержавейки, колдовал с причудливо изогнутыми трубками и возился с какими-то бутылками, называемыми тарой.
– Бабушка, а что это у Коли такое? – интересовался я.
– Это… – неопределенно отвечала бабушка, – процесс.
Однажды Коля предложил нам с Костиком сходить в лес за ветками для парников. В лесу разрешалось бывать исключительно в сопровождении взрослых, поэтому на предложение Коли мы с Костиком тут же согласились.
Ели и сосны с трех сторон обступали Дураковку. Как рассказывал дед, в какой-то из темных чащ на лесозаготовках погиб мой древний пращур: могучего прапрадеда задавило деревом. С малых лет мы знали, что в дураковском лесу не увидеть волков и медведей, но все еще встречаются кабаны и лоси. Местные любили повспоминать, как двадцать лет назад Зеленцов притащил из леса подстреленную рысь, хотя к нашему детству хищники в округе уже перевелись.
Между деревней и лесом простирались поля, каждый год менявшие свой облик. Порой колхозники сажали на них пшеницу, в такие годы деревня была окружена янтарным морем, колыхавшимся на ветру. В середине лета янтарь сжимали красно-рыжие комбайны «Нива», за работой которых я наблюдал как загипнотизированный.
Счастливейшими годами были те, когда на полях высаживали овес вперемешку с горохом. Тогда мы с нетерпением ждали второй половины лета, чтобы тайком прокрасться на поле за сладкой добычей. Все дураковские парни прекрасно знали, как следует надавить большим пальцем на стручок, чтобы открыть его с тихим хлопком, а потом тем же самым пальцем ссыпать в ладонь сладкие горошины.
Когда с нами в рейд отправлялся Рыжий, он всегда так туго набивал горохом поясной кошелек, что стручки в нем трещали от напряжения. Но деревенские, в числе которых были Серый, Лeха, Костик и я, чаще съедали горох прямо в поле: дольки стручков оставались доказательством наших преступлений против колхоза. Поля были громадных размеров, и остановиться нам было чрезвычайно сложно, хоть взрослые постоянно пугали, что горох этот есть нельзя, он весь обработан пестицидами и предназначен на «зелeнку» скотине.
Гораздо сильнее пугал нас «козлик» председателя, на котором он якобы объезжал поля и хватал всех любителей поживиться дармовым лакомством. Завидев какую-нибудь машину, смутно напоминавшую уазик, мы с восторгом падали на землю и вылезали только тогда, когда машина окончательно скрывалась из поля зрения.
