Августа: Маэстро занят срочным переписыванием музыки по моему заказу. Пусть принесут угощение сюда, чтобы он мог подкрепить свои силы.
Шувалов кланяется и выходит отдать распоряжения. Через мгновение он возвращается, следом за ним матросы-стюарды в белом на серебряных подносах вносят угощения, ставят их перед Чимарозой и выходят.
Шувалов: Не угодно ли вам милостиво изволить прогуляться по берегу или в саду?
Августа: Я посижу в саду вечером, а сейчас, батюшка, если у вас есть время, хотела бы побеседовать с вами.
Шувалов: Я в вашем полном распоряжении, ваше высочество.
Августа: Отец, помните ли вы, как маленькой девочкой я бегала по Покровке и в Зарядье, в царских садах, по златоглавым церквам и божиим монастырям?
Шувалов: Да, Августа! Носились вы, словно козочка, босоногою на Кулишках, как когда-то и матушка ваша. И московский люд искренне любил вас и боготворил, и молились о вашем здравии старушки и калеки, и били в ваши именины все колокола, хоть и не приветствовалось это. Было времечко золотое, дни вашего малого детства, радостного и безмятежного.
Августа: Когда вы, батюшка, прибывали в Москву навестить меня, сироту при живых родителях, мы сразу же вместе отправлялись в Иоанновский девичий монастырь, помните ли то, батюшка? Помните, как он был в обугленных развалинах, а затем по повелению матушки он восстал из пепла?
Шувалов: Да, помню, Августа, как не помнить давние грехи. Старая игуменья мать Елена, строгая и суровая, но любящая вас, обходила с вами за руку все келии монастырских насельниц, которые благословляли вас и вручали вам свои нехитрые дары, которые вы затем раздавали бедному московскому люду.
Августа: Батюшка! Отец! Я желаю быть похороненной в том Иоанновском монастыре. На родной стороне. Обещайте мне это.
Шувалов: Бог с вами, ваше императорское высочество, что это вы изволили вздумать? Не богохульствуйте. Как же это можно так говорить? Ведь вы на целый век переживёте меня, грешного. Что это вы такое изволили нафантазировать, Августа? Иль больны вы, сердешная? Господи святы, ведь ея императорское величество повелит отдать меня в пытошный приказ да на дыбу, коль что случится с вашим высочеством. Упаси нас господи.
Августа: Не больна я, батюшка. Мы не знаем, где, как и когда завершится наш путь, но пожелать место упокоения мы можем.
Шувалов: Что с вами, Августа? Что вас тревожит? Не вчерашнее ли известие о самозванке? Сия дерзкая дурная особа в самом скором будущем будет предана в руки правосудия, и люди позабудут о ней, а тень её больше не будет беспокоить памяти вашей царственной матушки.
Августа: Простите меня, отец. Внезапно и необъяснимо нахлынули на меня воспоминания о детстве, о старой Москве, о добрых людях, о птицах родимой стороны.
Шувалов: Нет вам пути назад на родину, по крайней мере, в близком будущем. Ведь только-только замирили турок и поляков, бунт мужицкой черни ещё не до конца потушен, шведы снова волком смотрят и что-то замышляют. Следует нам с вами терпеть. Или разве что случится что-то непредвиденное. Но страшно даже думать о таком.
Августа: Отец, простите меня. И, пожалуйста, проследите, чтобы маэстро Чимарозо не терпел нужды, а имел всего в достатке для своего творчества и приятного времяпрепровождения.
Шувалов: Будьте спокойны о столь дорогом вам маэстро, ваше высочество. Две оперы его, «Экстравагантный граф» и «Мнимая парижанка», были признаны достаточно забавными, но не столь выдающимися, чтобы наполнять кассы театров, и потому были сняты с афиши. Но, коль будет вам угодно, мы можем и их сыграть здесь, на Капри, в своём имении, дабы вы изволили быть довольными и не рвались столь сильно на большую землю.
