Дзинь! СМС! «Я скоро буду. Арбыкин». Б@ядь! Пуская приходит, посмотрим – кто кого. Живого Арбыкина-младшего в тюрьму посадила. Мёртвого только некуда девать, раз в гробу не лежится. Сука! Вдруг он не умер вовсе? Мстить, так до конца. Она никому не скажет об его звонках. Тогда не вытащат из могилы. Ха, ха! Хотя, если бы жить хотел, звонил бы точно не ей.
Дзинь-дзинь! Как это, он не умер? Его же в морге держали. Там же не дураки работают. Или не заметили, не отличили живого от мёртвого, будучи пьяными, что не удивительно.
Тут зазвонил домофон. Наконец-то, эти явились в качестве наименьшего зла. Дзинь-дзинь!
– Звони, не звони, Арбыкин, твоя песенка спета.
Нет вечного заряда, всё скоро закончится.
– Вот и мы! – Ангелина с Нарисованным Глазом, то есть, дочкой.
– Заходите, чего уж там.
– Подожди, мы ещё вещи занесём.
– Какие ещё вещи?
– Наши вещи. Не оставлять же их на улице. Пусть у тебя будут пока.
– Была у меня квартира, стала хатой, потом и вовсе складом или камерой хранения.
– Потерпи несколько дней.
– Твоя взяла.
Вечер обещает быть томным. Нарисованный Глаз лежит тихо, с телефоном, естественно. Мать же суетится, рассказывает со смаком о том, как было, как они докатились до такой жизни. Люции охота о своей беде рассказать, да Ангелина не даст и слова вставить. Впору начать игру «Чья беда круче». Хотя при её оторве-дочери, которая Нарисованный Глаз, говорить явно не следует, особенно вставлять байки с признаками мистики. Обхохочется.
Ума палата усралась из-за какого-то телефона. Всё у неё было ровно, пока не задела говно в лице Арбыкина-младшего. У неё были счёты с его отцом, сын-то за него не отвечает. Но Люция заставила ответить. Из-за всего этого дерьма приходится спать со снотворным.
Утром проснулась с чугунной головой, словно после большого бодуна во время затяжного похмелья.
– Что ты намерена делать? – в надежде она у Ангелины.
– Искала бы новую хату, да пока денег нет.
Тогда они тут пропишутся? Это чуток хуже, чем звонки с того света. Тот свет далеко, абонент на дне могилы, и ничего он не сделает. Тут ей придётся одним воздухом дышать с Нарисованным Глазом. На работе – толпа, дома – нахлебники. Ещё немного, и она позавидует участи умершего Арбыкина. Или всё же не умершего? Одиночество для Люси не сволочь, а благо. Чтоб жить одной, наслаждаясь только своим обществом, сплавила сына родного в общагу. За что ей это новое общество?!
– Дочь твоя, когда встанет?
– Зачем, пускай спит. Не возьму же я её с собой.
Значит, квартиру оставляем воровке и всей её шайке.
– Ма, положи денег на телефон, – Нарисованный Глаз не спит.
У них телефоны есть, а ночевать негде. На телефон положить, есть деньги, а говорит, что денег нет. Как это понимать?
Только на работе немного отвлеклась. Тут вновь дзинь-дзинь.
Люция за сердце схватилась. Оно у неё каменное, не шалило никогда. Моторчик никогда ещё не подводил. Недолго музыка играла, однако.
Дзинь-дзинь! Тут же откликнулось сердце. У неё были планы. Не на пять, а на десять лет. Казалось, что мир вертится вокруг неё одной. До «дзинь». И где найти ей «дзен», чтоб противопоставить «дзинь»? Дзинь-дзинь!
– Люция Николаевна, телефон! – подсказывает шофёр.
– Что?
В телефоне тишина. Шофёр ждёт, что же она скажет, с кем это она заговорит.
– Когда? Да, да, конечно, – пришлось притвориться.
Стоп! Дома телефон молчал, будто на том конце знали, что она не одна. В машине она тоже не одна, но он заголосил. Дзинь-дзинь!
