Егоровы клады - страница 5

– Ишь, какой любопытный стал, отошло от сердце-то? – рассмеялась старуха.

Тут при входе в землянку послышались голоса. Ввалились несколько заросших бородами людей, в том числе и рыжий.

– А, мой крестник пробудился? – воскликнул он приветственно.

– Я не твой крестник, тать ты окаянная! Пошто ты меня сюда притащил?

– Да не серчай уж, – примирительно ответил рыжий. Его лицо было не такое свирепое и злое, как раньше.

– Сними ты с меня эти кандалы! – задергался Тимофей.

– Ах, уж извиняй, – проговорил Осип и, достав откуда-то ключик, отомкнул замок и освободил Тимофееву руку и ногу.

– Какой прок тебе, гад, от меня, ни денег, ни богатств нет, – Тимофей растирал затекшую руку.

– Приглянулся ты мне своей цыганской породой.

– Кой раз я тебе твержу, что русский я!

– А по мне хошь хранцуз, хошь германец, главное, что похож на цыганенка. Будешь в ватаге жить. Хочешь быть разбойником, а?

Осип и все сидевшие рядом мужики загоготали.

– Еще чего! – возмущенно воскликнул Тимофей. – Мне это без надобностей.

– Ну это ты говоришь, пока не знаешь свово счасья. Будет у тебя все: и одежка, и обужка. Кралю себе заведешь, деньгами ее обсыпать станешь. Не жись, а малина!

Землянка снова ухнула от смеха.

– Убегу я от вас и приведу сюда жандармов! – вне себя выкрикнул Тимофей.

Осип криво усмехнулся на это:

– Ну что ж, и тут у нас есть выход. Коли не хочешь быть с нами, то тебе одна дорога на тот свет. Ножи-то у нас вострые, а робята мы ушлые. Закопаем тебя где-нито под березками, никто и искать не станет.

Все это он сказал спокойно, равнодушно, будто бы само собой разумеющееся, от чего у Тимофея заледенело в груди.

– Ну что, душа в пятки ушла? – понял состояние парнишки Осип. – То-то же, не балуй!

– Я не хочу быть в разбойниках, – с дрожью в голосе прошептал Тимофей.

– А ты думашь мы хотели! – хмыкнул Осип. – Жись привела. Дак мы себя не разбойниками прозываем, а вольными людьми. Что хотим, то и делаем, ни царь, ни батька нам не указ.

Тимофей решил похитрее быть. Что толку злить этих отчаянных головушек. Для них зарезать человека ничего не стоит. Придется притвориться, а при случае и бежать.

– Дадим тебе прозвище Цыган и будешь лошадей красть! – снова слова Осипа потонули в хохоте.

– Но я не умею лошадей воровать! – с отчаяньем выкрикнул Тимофей.

– Научисси! – хохотал Осип, открыв широко рот, где торчало несколько зубов.

Понял Тимофей, что попал в переплет, и выбора у него нет никакого. Искать в Вязниках его никто не будет, тем более многие видели, что рыжий тащил его, обвиняя в воровстве. А кривда-то, она далеко бежит. Спросят, а куда, мол, делся чистильщик-то, парнишонка? Да баяли что чего-то он у кого-то украл. Поговорят денька два да, и позабудут его.

– Ну что надумал-то? Ась? – испытующе прищурился рыжий.

Горько стало на сердце у Тимохи, зарыдал он, сотрясаясь всем телом, от отчаянья.

– Ничего, ничего, – ухмыльнулся Осип, – золота слеза не вытечет.

Скучновато жилось Александре, как птице в золотой клетке. Огромный дом, прекрасный сад, на все готовые няньки. Папенька, богатый купец, всё время в разъездах по делам. Маменька нарядами занята, и в удивлении, что дочь не разделяет ее интереса к обновкам и ко всяким тряпицам. А и в самом деле не радовали Александру они.

– Какая-то ты, Сашенька, не такая, – обижалась маменька, когда приходила к ней похвастаться новым платьем или салопом, и встречала равнодушный взгляд. Не понимали Александру и девицы, дочери таких же купцов, у которых на устах тоже одна речь об обновах. Они собирались в кружки и разговоры у них лились рекой. И все о кружавчиках, рюшечках и юбочках. Не понимала Александра и сама, почему ей это так скучно было слушать. Пыталась она притворяться, чтобы не оттолкнуть ту или иную подружку, улыбалась, качала головой, будто бы восхищалась, а потом теряла канву разговора, и всё тут. Но, если кто-то рассказывал о каких-нибудь путешествиях, млело ее сердце, и мучила она рассказчика, чтобы тот описывал ей подробности. А уж как она зачитывалась этого рода книжками, не описать. Ничего не видела и не слышала вокруг. Уж и папеньку просила привозить ей книжки, а он всё забывал. Зато торжественно вынимал из сумок новые платья или туфли. Александра огорчалась и укоряла его, а он, оправдываясь говорил: