Марджори подозрительно покосилась на ящики:
– Они такие большие, что туда вполне может поместиться животное, притом крупное.
– Очень сомневаюсь, что там верблюд, – сказала я. – Меня порадовал бы арабский скакун, но я уверена, что и его там не окажется.
В ящиках лежали кули с какими-то черными бобами, коробки с цветными студенистыми квадратиками и мешки со специями. Некоторые я узнала: кардамон, куркуму, листья гибискуса, шафран. Другие были мне незнакомы. Кроме того, там были сушеные смородина, абрикосы, финики и фиги. В вышитой сумке обнаружились невесомые платки всех цветов радуги, а в деревянных ларцах оказались два блестящих булатных ятагана. Но самым роскошным из всех даров стал скатанный в рулон огромный ковер, который лежал на дне одного из ящиков. Когда мы его развернули, нашим восхищенным взорам предстал затейливый многоцветный узор.
– Говорят, турки превращают свои сады в подобия рая на земле, – сказала Хелена. – Тут они запечатлели райский сад в шелке, чтобы те из нас, кому не довелось увидеть его воочию, могли им полюбоваться.
В прилагающемся письме султан обращался ко мне как к «святейшей из королев и высокороднейшей из правительниц, облаку драгоценнейшего дождя и сладчайшему источнику благородства и добродетели». Мне это понравилось. Никто из моих придворных льстецов не уподоблял меня ничему такому – пока что.
Темные бобы именовались «кахве». Привезший ящики на своем корабле купец, которому доводилось уже их видеть, пояснил, что в Турции эти бобы мелят в мелкий порошок и варят в небольшом количестве воды, после чего пьют с медом или сахаром. Ислам запрещает алкоголь, и его приверженцы прибегают к этому напитку. Вместо того чтобы притуплять чувства, он обостряет их, как пояснил купец.
«А что это за студенистые квадратики?»
«А это лукум. Бояться тут нечего, это просто сахар, крахмал и розовая или жасминовая вода».
После того как он ушел, я попробовала кусочек. Сладости были моим слабым местом.
– Это рай под стать райскому ковру, – объявила я, не успев даже прожевать. – Надо пригласить и остальных насладиться, а не то я съем все одна, и мне станет дурно.
Я отправила официальное приглашение тридцати с чем-то людям – некоторых я давно не видела, и это был хороший повод нарушить молчание, – прийти ко мне в покои, чтобы «полакомиться дарами Востока». Мы расстелем на полу ковер и расставим угощение на длинном столе. Повара поэкспериментируют с этим «кахве». Но на всякий случай эль и вино тоже будут.
Сесилы, отец и сын, прибыли первыми. Они обошли стол кругом, опасливо разглядывая яства, взяли наконец по кусочку лукума и устроились перед камином. Следом за ними показался мой главный защитник, секретарь Уолсингем.
Я не видела его несколько недель. На рождественских празднествах он не присутствовал. Поговаривали, что он болен, но его дочь Фрэнсис упорствовала в своем желании продолжать служить мне, и я сочла, что она осталась бы дома и ухаживала за ним, будь он совсем плох.
– Фрэнсис! – приветствовала я его. – Ваша дипломатия приносит плоды в самом что ни на есть буквальном смысле. Смотрите, что прислал нам султан!
Однако, когда он подошел ближе, я осеклась:
– Ох, Фрэнсис!
Одного взгляда на его исхудавшее землистое лицо было достаточно, чтобы понять, что его недуг достиг критической стадии; скрыть это было невозможно. Он всегда был смуглым, мой мавр, но такого цвета лица не могло быть ни у одного мавра. Я немедля пожалела о панических нотках, прозвучавших в моем голосе.
