…Хочу воевать, за этим и пришел сюда. Но меня держат в шалаше, будто должен пройти какой-то карантин. Нас всего тут одно отделение. Малькова с Поляковым и не видим – они в деревне или носятся по окрестностям. Я еще плохо понимаю, как построен отряд, где все его люди и сам командир отряда. Знаю, что фамилия его Воронов.
Дневалю и хожу в секрет. Это единственное, что делаю. Далеко за полночь. Стою под большой заснеженной елью.
Ну и морозище! Берет не спеша, давит, раздевает, словно забавляется. Стынут руки, спина под жиденьким ватником. Обледенелые лапти примерзают к месту, как присасывается к металлу магнит. Встряхиваюсь, отдираю ноги, подбрасываю свою немецкую винтовку. Она дышит обжигающе настывшим металлом – и через рукавицы чувствую это.
Все тот же ровный сквозной шорох ночного зимнего леса, то же жалостливое поскрипывание сухой обломанной ветки.
«Холод, холод – это что!» – машинально повторяю про себя, не зная, зачем (словно заклинание), оглядываюсь, угрожающе-смешливо пронизываю взглядом поляну. Ни о чем не хочу теперь думать. Но все равно думается.
Думается о шалаше (скорее бы согреться!), о командире отделения Железнове. Говорят о нем, что в армии был воентехником, что смелый и спокойный в бою парень. Со мною он какой-то странный и неловкий, будто чувствует вину… Что они все думают обо мне? Неужели не доверяют? Мальков – тот и не взглянет… Большое ему дело до меня! А почему он должен меня обласкать? Не хватает еще возиться со мной! Кто я и что я сделал путного? Теперь для меня все начинается сначала, и лишь от себя самого зависит отношение других людей к тебе. Кто может знать, в конце концов, что делается у тебя внутри – сколько там гнева и горечи, которые ищут выхода, требуют действия, зоркого, разумного и беспощадного. И не было еще настоящей возможности показать меру своей решимости воевать, хорошо воевать! Эх, товарищи! Товарищ комиссар Мальков! Как хочется рассеять вашу настороженность, ваше недоверие. Вы не совсем приняли меня, я это вижу. Как он тогда выразился? «Свистобратия»… «Кубарики-гусарики», что ли… Душу не вывернешь наизнанку. Только делом можно доказать.
Не терпится. Уж лучше не думать. А тут холод, неподвижность. Делаю шаг и еще шаг по проложенной в мягком снегу тропе, ведущей из лагеря, потихоньку удаляюсь от своей ели, не думая в это время, что нельзя этого делать. Останавливаюсь, прислушиваюсь, шаг за шагом возвращаюсь на старое место, потом начинаю все с начала. В один из моментов, когда порядочно-таки отошел от ели и остановился, послышалось мне, будто что-то со стороны лагеря не то прошуршало, не то скрипнуло в снегу, потом все затихло. Стал приближаться к своей ели, уже почти вступил под ее широкий густой шатер, как вдруг, без особого скрипа и топота, вынырнули откуда-то люди… Наши же партизаны! Обступили, окружили меня. Чертыхаются, угрожающе потрясают винтовками. Что за дьявольщина! Почему так смотрят на меня? Ведут в лагерь, как под конвоем. Еще хорошо, что не отбирают винтовки. Поворачиваюсь к одному, другому, ища ответа, – ругаются. Лишь у навеса кто-то взглянул на меня с веселым любопытством, ткнув пятерней в спину. И на том спасибо.
Проборку мне учинили в балагане. Горько и смешно. Железнов скорее смущен, чем сердится и негодует.
– Что же это вы, а? Привел смену, смотрю – а там никого… Лишь укатанная дорожка… Свистнул тихонько – никакого ответа…
