Эпитафия без елея. Страницы воспоминаний партизана - страница 16

– И что вы подумали? Сбежал, что ли?

Железнов замялся. Так и не ответил. Отвернулся, уставился в огонь.

Зато ребята стали шумно потешаться над моим «бегством». Почти все закурили цигарки и смотрели, как я разматываю обледенелые портянки, растираю и грею закоченевшие ноги.

– Так расскажи, Коля, как ты ходил к немецкому коменданту чай пить.

– Да брось ты, он к молодке бегал.

– Слушай, брат, как это ты не побоялся?

– Парень он смелый, – от меня ждали какого-нибудь ответа.

– Просто гулял по проспекту, чтобы веселее было, – сказал я под общий тон, закуривая.

– Та нэ слухай их, лучше поиж на, – предложил Петро, украинец из Казахстана, исполнявший обязанности повара. Он дал мне в руки котелок с густым супом и добрый ломоть хлеба, подтолкнул под бок и, став на корточки, отвернулся к огню. Его острое лицо с хищным носом казалось огненно-красным. Я стал жадно есть.

– Спать, ребята! – сказал Железнов, стараясь, чтобы это звучало как команда.

Я забрался на свое место, накрылся ватником, чувствуя, как ноги и бедро ласкает теплый воздух, и думая о том, как мне все-таки повезло, как это хорошо, что я здесь, что пылает костер, поверху стелется дым, а там, за изголовьем, за шалашом – мороз, лес, снег.

Вскоре я понадобился самому Малькову как переводчик.

Утром узнаю, что люди отправляются куда-то – все, кроме меня да юнца Алеши, которого в шутку звали Двадцать четвертый (он был 1924 года рождения; этакий розовый ребятенок, очень уж простодушный малый). Меня это здорово задело. Когда, уже собравшись, Железнов снова забежал зачем-то в шалаш и мы ненадолго остались одни, я возьми да и выскажи все, что на душе у меня было.

– Товарищ Железнов, до каких же пор будете держать меня тут за сторожа?

Думал, что застигну его врасплох своим вопросом, но ошибся. Уже выходя, повернулся ко мне, чуть выпрямился и, улыбаясь своей застенчивой улыбкой, дружелюбно-просто ответил:

– Куда же вас в таком виде брать-то? Приоденетесь малость, тогда и…

– Кто ж обязан меня одевать? Кормить да еще одевать… В бою и приоденусь! Хватит!..

– Ну, не усложняйте, давайте так. Скоро пойдете – ладно? Что мне оставалось делать? Смирился и на этот раз.

К вечеру того дня и подоспели трофеи. Ребята вернулись с задания шумные и веселые. Накинулись на горячую похлебку. Грели ноги и поясницы. Был я как непрошенный гость на чужом пиру. Но кто-то решил меня обрадовать: подсунул шинельку, трофейную.

Железнов попросил:

– Ну-ка, примерьте.

Я стал примерять, стоя на коленях. Было неудобно стоять так, да еще неловко под взглядами.

– Немец! Чистый немец! – вскрикнул, вскакивая с места, Алеша. Он показывал на меня пальцем, и на его лице был не то страх, не то детский восторг.

Но меня ждало и нечто другое: целая немецкая почта, оказавшаяся в отбитом обозе. Я и накинулся на нее. Костер то разгорался, то опадал, свет от него прыгал, расплывался. Я же читал и читал, мобилизуя свои познания в немецком языке, будто искал ответа на вопрос: кто же они, эти немецкие солдаты, которые пришли в нашу страну убивать и завоевывать. Хотелось, чтобы чужое и враждебное само себя объяснило. Сполна объяснило. Но вот среди хвастливых посланий стали попадаться другие письма – и тревожные, и грустные, даже поэтично-грустные, потому что говорилось в них о юности, школе, родном доме. Потом я неожиданно натолкнулся на корреспонденцию особого свойства.

«Мое почтение, фрау Эльза! – писал обер-ефрейтор Иоганн Драт. – Ваши претензии смешны и напрасны. Как Вы только могли отважиться предъявить их мне, боевому и добропорядочному немецкому солдату, который вот уже три года как честно выполняет свой священный долг перед фюрером и фатерлянд? Вы пишете, что ребенок, которого недавно произвели на свет, это будто мой ребенок и что Вы можете это доказать. О каких доказательствах и каком отцовском долге говорите Вы, Эльза? Я знаю лишь один долг – перед фюрером и фатерлянд. Перед ними я безупречен и чист, как стеклышко. Я примерный солдат, Эльза! Напрасно морочите голову себе и другим. Никто Вам не поверит, и ничего Вы не докажете. Почему, интересно знать, избрали Вы жертвой именно меня? Думаете, я не знал, сколько у Вас перебывало всяких – и летчиков, и танкистов, и артиллеристов, и саперов. Вы и тогда, когда я приезжал в отпуск, ухитрялись назначать тайные свидания не одному мне. Думаете, я не догадывался, что ищете дурачка. Но не на такого напали! Да будет Вам известно, что я всякий раз принимал надежные меры предосторожности, и никаким моим сыном не может быть этот ваш новоиспеченный байструк. Я сам рассказал о Ваших хитрых уловках моему ротному командиру, герру Гауптману, и он всецело на моей стороне. Хорошенько запомните это, крошка, и попробуйте только заикнуться! Худа Вам не желаю, ей-ей. Надеюсь, Вы поняли меня и будете умницей? Хайль Гитлер!»