Новость ошеломляла, вызывала недоверие, кривотолки. Советский полпред в Италии Д. И. Курский по просьбе итальянских властей сделал официальный запрос: не ошибка ли – сообщение о каком-то безвестном радиолюбителе из далекого глухого села? Нет, ошибки не было, уже через день, 5 июня, москвичу Ивану Палкину удалось не только вновь перехватить сигнал бедствия (впервые он сделал это накануне), но и засечь волну, на которой работала красная палатка.
…До чего же трудно вообразить себе уровень техники той кажущейся нам безумно далекой эпохи! Когда взволнованный радиолюбитель запеленговал итальянскую станцию, он тотчас сообщил об этом заместителю наркома почт и телеграфа А. М. Любовичу. Замнаркома тут же связался с опытными радиооператорами приемно-контрольного пункта на Варварке, и выяснилось, что тамошние специалисты не слышат работы итальянского радиста из-за… проходящего под окнами трамвая! Но так или иначе связь была установлена, сообщение о местонахождении лагеря Нобиле ушло на итальянское судно «Читта ди Милано», находившееся у берегов Шпицбергена, и его радисты получили наконец возможность напрямую снестись с соотечественниками.
Небезынтересно отметить, что первыми забили тревогу о драматической судьбе, ожидающей экспедицию Нобиле, советские полярные исследователи, и произошло это задолго до вылета «Италии» из Италии! Находясь в командировке в Германии, директор Института по изучению Севера, выдающийся арктический исследователь профессор Рудольф Лазаревич Самойлович познакомился с Нобиле и его планами полета на дирижабле к Северному полюсу. Самойлович направил в Ленинград специальное письмо, в котором предупреждал научную общественность о том, что молодого и весьма честолюбивого генерала может подстерегать неудача, что – не исключено – дирижабль потерпит аварию. Мало того, уже тогда же нашим полярникам, находившимся на Таймыре и на Новосибирских островах, было, в частности, поручено внимательно следить за полетом дирижабля. В случае необходимости им предписывалось немедленно организовать помощь воздухоплавателям, иными словами, направить спасательные партии по дрейфующим льдам к месту возможной катастрофы. Беда, однако, случилась в Западной Арктике, у берегов Шпицбергена, и помощь пришлось организовывать как бы заново.
Комитет при Осоавиахиме предполагал направить в район катастрофы сразу несколько ледокольных пароходов, и это было сделано, причем профессор Самойлович настоял на том, чтобы основное задание было возложено на самый мощный по тем временам ледокол – «Красин». В этом предложении крылся немалый риск и не один. Ледокол находился в отнюдь не блестящем состоянии. Во всяком случае, он совершенно не был пригоден к трудному ледовому рейсу: «Красин» не работал более года, стоял вопрос о его полном «разоружении» и постановке на длительную консервацию. Из команды в сто с лишним человек остались считанные единицы. А самое главное – отправить в одиночку во льды мощный ледокольный корабль означало обречь всю экспедицию на огромные беды: в случае если «Красин» застрянет среди ледяных полей – выручить его уже не смог бы никто, для этого был необходим еще более сильный ледокол, а такового не имелось во всем мире…
Словом, момент был крайне неподходящий для того, чтобы начинать арктический рейс, спасательный поход вполне мог обернуться очередной трагедией. Но решение было принято, и «Красина» стали готовить к выходу в море.
