— Выйди, и я расскажу. Случилось. Все, жду тебя у дороги, тут наливайка такая ржавая…
— Что-что ржавое?
— Ларек, и алкаши роятся, а еще рядом жарят шашлык.
— А-а-а, понял. Уже бегу.
Павлик повесил трубку, побрел мимо липовой аллеи к упомянутой наливайке при выезде из двора. Сел на скамейку, положил рядом замотанный в газету тесак, задумался, уперев локти в бедра и закрыв лицо руками.
- Сынок! – проскрежетали старушечьим голосом, он вскинулся.
Очень худая старушка в сером платке и зеленом платье указывала на пустую бутылку у него под ногами, закатившуюся под обрывки картона.
- Можно я заберу?
Павлик молча протянул тару, старушка со звоном определила в сумку и уковыляла. В памяти Павла Москва осталась лощеной красавицей. Эта Москва была растерянной и грязной.
— Привет! – проговорили знакомым голосом, Павлик вздрогнул и разинул рот, не сразу узнав троюродного брата.
Он ждал сутулого ботаника в рубашке и брюках, со слипшимися желтыми волосенками, а пришел подтянутый парень со стрижкой, как у Джона Коннора, в джинсах и белой футболке.
Обнялись. Отстранившись, Павлик сказал:
— Офигеть! Ну ты даешь! Это как же ты так быстро?
Егор смущенно потупился и улыбнулся уголками губ.
— Да приезжал тут один. Рассказывал, что надоело быть жирным. Я тоже решил, что смогу.
Появилось странное чувствое, дежа вю какое-то, запахло морем и озоном. Что-то похожее Павлик уже чувствовал – приятное дуновение ветерка. Он сфокусировался на брате:
Егор Раткевич, 15 лет.
—
Внушаемость/воля: 22/6
Отношение: уважение.
Значимость: 4.
Коэффициент влияния: 1. Логик (реализатор).
— Охренеть, — выдохнул Павлик и провел ладонями по лицу.
— Что-то случилось? – забеспокоился Егор, подслеповато щурясь.
«Случилось то, что ты теперь «влиятельный», а стал таким, потому что я, мать его, культиватор, — подумал Павлик. – Я запускаю в мозгах людей процессы, которые заставляют их меняться и прогибать реальность под себя. Насколько это для вас безопасно? Трудно сказать».
— Да герой ты, вот что.
— Тебе спасибо! – улыбнулся Егор. – Так а что случилось? Что за таинственность? Почему нельзя говорить родителям? Ты из дома сбежал, что ли?
— Нет. Давай присядем. – Павлик кивнул на раздолбанную детскую площадку, где частично сохранилась скамейка, здесь, в проходном месте, было стремно говорить о странных вещах.
Сели на спинку скамейки, как на жердочку. Павлик сплел пальцы и проговорил:
— Происходят странные вещи. Настолько странные, что… не угадаешь, даже не пытайся. А я тебе не скажу, потому что эти знания опасны. Просто поверь мне. – Он посмотрел в упор на друга-брата, его лицо оставалось каменным, лишь в глубине серых глаз поблескивало любопытство. – По-хорошему, нам и встречаться не следовало. В общем, чем меньше людей знают о том, что я здесь, тем лучше. Для них лучше, не для меня.
— Ладно… А я тебе зачем? Мне не опасно?
— Думаю, нет, если больше не встретимся. В общем… Мне больше не к кому обратиться…
— Что нужно сделать? – Егор подался вперед.
— Позвонить моим соседям и… Попросить к телефону меня. Или спросить, что случилось, почему от меня нет вестей, что-то такое. Я сам звонил, представился тобой, но они меня узнали. Хочешь, на бумажке напишу текст, что говорить?
— Скрипт… Не надо. Родители собрались в театр, скоро уйдут, я позвоню со своего домашнего, а ты рядом постоишь, вдруг что подсказать надо.
Павлик кивнул. Молодец Егор, настоящий мужик. Другой бы уже вопросами замучил, он же верит, делает, как говорят. Егор, то и дело поглядывавший назад, соскочил с насеста, кивнул на белую «волгу», выруливающую из двора.
