Марго покорно склонила голову.
– Но обещай, – продолжил Серафим после паузы, – что после моей смерти, дом не продашь. Его нельзя продавать! Всё равно, рано или поздно надумаешь, придёт время – вернёшься, а пока Акулина присмотрит. Но и ты наведывайся, не забывай.
– Ты так говоришь, будто умираешь, – тихо сказала Марго. До последних слов её сильно задело то, что Серафим сказал ранее – о её одиночестве в будущем: «Что он хотел этим сказать?» Она хотела спросить что, но было уже неудобно.
– Когда-нибудь это да случится. Только ты не пугайся и не суетись, Акулина всё устроит, а уж после похорон езжай.
– Как умрёшь? – Голос Марго дрогнул.
Серафим махнул рукой.
– Да, вот ещё что – сними со стены вон тот мой портрет, – он показал пальцем на фотографию в раме, – повесишь у себя в доме на видном месте и никогда не снимай. Драгоценности не вывози – сама ты путём не устроена. Не таскай их, где попало, пусть лучше лежат да хранятся. Не продавай и не закладывай. Только в крайнем случае это можно сделать, иначе всё – они уйдут от тебя. И самое главное – храни её, – он указал на Геверу. – Она должна быть сокрыта от чужих глаз.
Он замолчал, окинул глазами комнату. Марго наблюдала за ним. Ей показалось, что он прячет глаза. Сердце сжалось. Неужели это возможно? Она почувствовала реальность происходящего. Почему она до сих пор сидит? Почему не подойдёт, не обнимет его? Почему не сделает, наконец, то, чего никогда не делала?
Серафим встал. Подошёл к печи, взял кочергу и начал ворошить угли. Марго смотрела ему в спину и видела, как она напряжена.
– Иди спать. Поздно уже, – сказал он, не оборачиваясь.
Эта ночь в доме Серафима была длинной. За окном свирепствовала метель, и выли собаки. Сад гудел, царапая голыми ветвями окно комнаты. Марго бросало то в жар, то в холод. Ей чудилось, что мимо окна кто-то всё ходит. Она слышала чьи-то шаги, хрустящие по снегу. Мысли разрывали голову. «Остаться или нет? Но как жить в этом склепе? А вдруг он обидится? » – металась она до самого утра, то забываясь сном, то просыпаясь.
Утром её разбудил женский голос:
– Барышня, Маргарита, проснитесь.
Марго открыла глаза и, ничего не понимая, смотрела на новое и обеспокоенное чем-то лицо, что возникло перед ней.
– Кто вы?
– Я Акулина, – ответила женщина тоненьким голоском.
Марго вздрогнула от этого голоса. Беспокойство, что читалось на лице женщины в чёрном, передалось тут же ей.
– Что с Серафимом? – чуть слышно спросила она.
– Серафим Григорьевич… преставился сегодня ночью.
Марго упала на подушку и закрыла лицо руками.
– Барышня, вы не волнуйтесь. Серафим Григорьевич сделал все необходимые распоряжения, я всё устрою. А вы в залу идите, самовар на столе.
– Какой тут к чёрту самовар, – сказала Марго в спину уходящей прислужнице, держась за голову руками.
В комнате Серафима – полумрак и холод. Свеча у постели покойного с трепетом мерцает.
Кутаясь в шаль, Марго подошла к постели усопшего. Чужое лицо на белой простыне застыло в предсмертной судороге. Рот провалился, отчего тонкие губы, словно, кто стёр с лица. Нос и подбородок заострились и вытянулись зловещей тенью на стене, как будто это двойник, собрат покойник.
Марго отвела взгляд от навевающего страх лица и посмотрела вокруг. От комнаты с мертвецом и стоящей у его изголовья верной прислужницы, и от одинокой восковой свечи, и от портретов на стенах, лики которых только сейчас заметила Марго – повеяло потусторонним. Невыносимо-жуткое состояние настигло её в этой комнате. Она незаметно хотела уйти.
