Я лежала, глядя в потолок, и чувствовала, как что-то внутри медленно тонет. Не крича. Не сопротивляясь. Просто уходит – вглубь. Как будто уже знает, что должно исчезнуть.
Неделя. Осталась только неделя.
И всё, что я люблю – все, кто стал смыслом, болью, теплом, тенью и светом – уйдут.
Я прижала подушку к груди, как будто могла удержать через неё всех – Алекса. Виктора. Карин. И даже Максима, чья ирония всегда казалась щитом, а не оружием.
Никто из них не знает. Что я ухожу. Что я должна уйти. И мне оставалось только одно.
Запомнить. Каждого. Каждую деталь. Каждое движение, смех, взгляд, прикосновение. Прожить эту неделю так, чтобы выжечь их в памяти – на всю оставшуюся тишину.
Я встала с кровати, подошла к зеркалу. Глаза – немного запухшие.
Но в них было что-то другое. Не пустота. Решимость.
Я не позволю Антону забрать мою душу. Он получит мою тень. Моё имя. Мою холодную версию. Но не их.
А пока… пока у меня есть дни, дыхание и они рядом – я буду жить. Я буду смотреть на них, как в последний раз. Смеяться, будто времени – бесконечно. Любить. Молчать. Запоминать.
Я пройду эту неделю с улыбкой. Пусть и с разбитым сердцем.Потому что это моё прощание. И я не позволю ему сделать его безликим.
Я спустилась по лестнице босиком – пол был прохладным, но приятным, как будто дом знал, что мне нужно прикосновение чего-то реального, живого. Воздух был пропитан утренней тишиной, ещё не тронутой словами и движением.
Я подошла к колонке и включила музыку – лёгкую, тихую, почти невесомую. Никакой драмы. Никакой боли. Просто мягкий голос и гитара, чтобы заполнить эту пустоту.
На кухне я достала продукты – всё, что смогла найти: яйца, овощи, сыр, чуть-чуть зелени. Скоро проснутся. А я… хотела, чтобы это утро было тёплым. Запоминающимся. Живым.
Я готовила омлет, пока аромат не начал заполнять весь первый этаж. Разложила кружки. Поставила чайник. Накрыла на стол – аккуратно, с мелочами. Как мама когда-то.
И когда всё было почти готово, я услышала шаги.
Алекс спустился первым – в мятой футболке, со взлохмаченными волосами, с усталым, но настоящим лицом.
Он остановился у лестницы, моргнул, уставился на стол, на тарелки, на меня – с лопаткой в руке и полотенцем на плече.
– Ух ты, – протянул он. – Я, значит, чуть не умираю, а ты мне тут… полный отельный завтрак? Ты что, решила меня окончательно добить через желудок?
Я хмыкнула, не оборачиваясь.
– Только не говори, что ты не любишь сыр. А то убью уже честно.
– После всего, что я видел, – протянул он, потянувшись, – даже если бы ты готовила суп из гвоздей – я бы ел. С благодарностью.
Я рассмеялась – по-настоящему. И в этот момент, из-за поворота, вошёл Виктор. Он был всё так же сдержан, строг, с чашкой в руке, будто случайно оказался здесь. Но мы оба знали – не случайно.
Алекс увидел его. На лице – сдержанная боль, мгновенная тень, воспоминание о той ночи. Но… он не отвернулся. Он посмотрел на Виктора – долго, немного перекатив челюсть, а потом выдохнул и сказал:
– Если у тебя вдруг будет настроение… можешь присоединиться. Чай никто не отменял.
Виктор немного поднял бровь. В глазах мелькнуло удивление – не от слов, а от того, как они были сказаны. Без показной доброты. Но честно. Я молча смотрела на них.
Входная дверь резко хлопнула – так, что все замерли. Музыка всё ещё играла, но в этот момент она стала фоном, как будто ушла куда-то глубоко. Я обернулась.
