8.
После авторитетного заявления Бельского о магнитных бурях в буфете повисла короткая, чуть неловкая пауза. Лена пожала плечами, но во взгляде, которым она обменялась с Величко, читалось не столько согласие с профессором, сколько тихое, взаимное недоумение. Магнитные бури – удобное объяснение, но оно не объясняло избирательности ударов. Почему «бури» так прицельно бьют по их компьютерам, замкам и банковским счетам, и именно тогда, когда они работают с глифами?
Прямого обвинения какой-то «силы», стоящей за артефактами, никто, конечно, не выдвигал. Это прозвучало бы дико, ненаучно, прямо по Бельскому – поиском мистики. Но сама синхронность проблем, их явная корреляция с исследованием Протоглифов – это уже нельзя было игнорировать. Зерна подозрения, посеянные первыми сбоями, теперь дали всходы и в сознании Лены. Она видела аномалию в данных, Величко – в своей жизни. И эти аномалии казались отражением друг друга.
Величко молча допил свой кофе, чувствуя странное смешение тревоги и… подтверждения. Скептицизм Бельского не развеял его опасений. Наоборот, он их подчеркнул. Своим неприятием всего, что выходит за рамки учебника, Бельский лишь ярче высветил уникальность и странность находки. А технические проблемы Лены, ее рассказ о «сопротивлении данных», о зацикливании алгоритмов – это было уже не просто совпадение. Это было косвенное, но веское свидетельство того, что он имеет дело с чем-то из ряда вон выходящим, с чем-то, что активно взаимодействует с попытками его изучить.
Возможно, Бельский был прав насчет магнитных бурь и сломанных ключей как отдельных событий. Но общая картина, складывающаяся из этих разрозненных мазков, неумолимо указывала на то, что его исследование – не просто академическое упражнение. Оно вызывает реакцию. Непонятную, деструктивную, но реакцию. И это осознание одновременно пугало и придавало его работе новый, опасный смысл. Необычность находки подтверждалась не только уникальностью самих глифов, но и странным, враждебным эхом, которое она порождала в окружающем мире.
1.
Тетя Валя и дядя Коля наконец прибыли, заполнив квартиру шумом, суетой и запахом дорожных сумок. Пафлагонский отчет был сдан в последнюю минуту, вызвав лишь короткий, недовольный кивок Лазарева. Соседи сверху, к счастью, то ли закончили свой разрушительный ремонт, то ли просто взяли паузу. Внешний хаос немного улегся, но сменился внутренним смятением.
Он чувствовал себя выжатым, опустошенным, но мысль о глифах не отпускала. Особенно теперь, после разговоров с Леной.
Ее слова – «сопротивление данных», «стабильно странный результат», «ломает логику алгоритмов», «ведет себя почти как адаптивный вирус» – эхом отдавались в его сознании. Они пугающе точно ложились на его собственные ощущения, на череду мелких и крупных неприятностей, на тот первый, необъяснимый сбой компьютера. Это не были просто пассивные знаки на камне. Что-то происходило, когда он или Лена пытались применить к ним стандартные методы анализа. Что-то активно мешало.
Он снова и снова всматривался в светящиеся на мониторе глифы. Все попытки найти привычную семантику – значение слов, понятий – проваливались. Все попытки вскрыть грамматику по известным лекалам – тоже. Может, он просто стучался не в ту дверь? Может, он задавал не те вопросы?
Лингвистика знала понятие «прагматика» – раздел, изучающий функционирование языка в реальных ситуациях общения, то, как язык используется для
