Это была чистая спекуляция, конечно. Он не понимал значения ни одного глифа. Но сама структура внезапно начинала обретать новую, пусть и пугающую, логику. Модель «оператор + операнд(ы)» гораздо лучше объясняла некоторые странные последовательности и повторы, чем классическая модель «субъект + предикат + объект». Она объясняла, почему одни элементы были почти неизменны (операторы?), а другие – чрезвычайно вариативны (операнды?). Она могла бы объяснить и «сопротивление данных», которое заметила Лена: возможно, алгоритмы сбоили, пытаясь анализировать эти конструкции как описательный текст, тогда как они представляли собой нечто совершенно иное – активные инструкции.
Гипотеза была безумной. Она пахла магией, а не наукой. Представить себе язык, который не описывает реальность, а оперирует ею… это было за гранью всего, чему его учили, во что он верил как лингвист. Но факты – те немногие странные факты, что у него были, – упрямо указывали в этом направлении. Аномалии в структуре текста, необъяснимые сбои при анализе… Все это начинало выстраиваться в единую, тревожную картину, если принять за основу эту невозможную идею об «оперативной грамматике». И Величко чувствовал, что он уже не может просто отмахнуться от нее. Слишком многое она объясняла.
3. Момент Прозрения
Было далеко за полночь. Квартира погрузилась в сонную тишину, нарушаемую лишь мерным посапыванием дяди Коли . Город за окном тоже притих, превратившись в далекое, низкое гудение. Величко сидел за столом , заваленном бумагами, под единственным кругом света от настольной лампы. Воздух был густым от усталости и кофеина, но его мозг работал на пределе, подстегиваемый новой, безумной гипотезой об «оперативной грамматике».
Он сопоставлял несколько коротких фрагментов текста Протоглифов. Два из них были почти идентичны, отличаясь лишь одним-единственным глифом в середине. Третий фрагмент содержал начальную часть первого, но заканчивался иначе. Все они содержали тот самый предполагаемый оператор «Звезда», который он условно связал с идеей «Изменения». Он пытался нащупать логику вариаций, понять, что менялось в «операнде» при замене этого одного глифа или при обрыве последовательности.
Часы на стене давно стояли, но время ощущалось по-другому – тягучим, почти застывшим. Он перебирал варианты в уме, чертил схемы в блокноте, снова и снова всматривался в переплетение линий на экране. Он был близко, он чувствовал это. Словно ответ висел прямо перед ним, но был написан невидимыми чернилами.
И вдруг, в какой-то момент абсолютной тишины, когда его взгляд перескочил с одного фрагмента на другой, а потом на третий, в его голове что-то щелкнуло. Со щелчком таким громким, что ему показалось, будто звук был реальным. Все встало на свои места. Мгновенно. Ослепительно.
Он понял.
Он понял логику не всего языка, нет, но одной короткой последовательности. Той самой, с оператором «Звезда». Он понял, как взаимодействуют между собой эти несколько глифов. И понимание было настолько чуждым всему, что он знал о языке, что у него перехватило дыхание.
Это не было описание действия. Это не было предложение типа «Камень меняет положение». Нет. Это была… формула. Алгоритм. Сама инструкция для изменения. Последовательность глифов не рассказывала о действии, она была им. Она кодировала сам процесс перехода из одного состояния в другое. Как математическая формула описывает не объект, а отношение, так и эта последовательность глифов описывала (или, вернее,
