Но она тут же снова жмет на звонок.
– И все-таки я оставлю вам ключ от дома… – виновато улыбаясь, произносит она. – На всякий случай. – И кладет в мою ладонь ключ.
Вечер проходит абсолютно обыденно: мы играем с детьми в настольные игры, едим спагетти под соусом «болоньезе», а пред сном позволяем им подольше побалагурить в постели, мысленно предвкушая скорые тишину и покой. И вскоре они действительно успокаиваются…
Но этот покой длится не далее часа, так как в полночь, проснувшись с плачем, Томми устраивает настоящий концерт, требуя маму и вернуться домой. Никакие наши увещевания не действуют на него, так что, отчаявшись успокоить ребенка, я заворачиваю его в одеяло и выношу в ночь из дома. Идти недалеко, и, убедив Юргена остаться и присмотреть за разбуженным плачем Томми Элиасом, я направляюсь к дому Хелены…
Будет славно, если она уже вернулась домой!
Но нет, дом темен и тих, как особняк с привидениями.
Жутко до дрожи…
Может, зря я не послушалась мужа, предлагавшего проводить меня? Нет же, велела ему ложиться в постель и выспаться перед работой. А теперь трясусь, как осиновый лист…
Все-таки развитое воображение – одно наказание. Так и мерещится за каждым кустом что-нибудь страшное…
Томми оказывается невероятно тяжел для своих четырех лет, и я натужно дышу, когда вношу его в дом.
Внутри стоит звенящая тишина, и я шепотом интересуюсь:
– Томми, ты спишь? Мы дома.
Он что-то сонно мычит, и я рада, что не одна в этой странной фантасмагории пляшущих по полу теней и световых бликов от уличных фонарей.
Нащупываю рукой выключатель, чтобы окончательно прогнать призраков, метущихся в моей голове, и тут же подскакиваю на месте, услышав голос у себя за спиной:
– Джессика? Что ты здесь делаешь?
Сердце колотится, как ошалевшее, даже руки слабеют: вот-вот выроню Томми.
А тот, заворочавшись у меня на руках, сипло осведомляется:
– Ник, это ты?
Доминик?!
Это всего лишь Доминик Шрайбер!
Я выдыхаю, неожиданно разозлившись:
– Ты меня до ужаса напугал! У меня чуть сердце не остановилось. Что ты вообще делаешь дома, да еще в темноте? Хелена сказала, ты будешь отсутствовать до утра...
– Планы переменились, – отвечает Ник, пожимая плечами. И в темноте я вижу лишь чуть подсвеченные лунным светом глаза…
Мы шепчемся, словно боимся разбудить Томми, но мальчик, напротив, разбузыкавшись, глядит на нас большими глазами.
– Почему свет не включил? – интересуюсь, всё ещё отчасти злясь на него за свой недавний испуг.
– Так бы и сделал, знай я, что ты появишься здесь посреди ночи.
– То есть сам ты предпочитаешь сидеть в темноте?
Он улыбается, и улыбка его, какая-то тихая, умиротворенная, как фонарь, зажженный в ночи, мелькает проблеском белых зубов.
– В темноте хорошо думается. Не знала? – Голос парня разгоняет последних призраков, прячущихся по углам.
И я чуть скептически замечаю:
– Не знала, что ты подвержен этой болезни!
– Ты много чего обо мне не знаешь, хотя, уверен, полагаешь обратное…
Я слышу обиду в его тихом, укоряющем голосе и готова ответить на выпад чем-то не менее подходящим, но ребенок у меня на руках канючит вдруг:
– Могу я в кроватку? Я устал на руках. Мы с Тэдди оба устали… – И он показывает плюшевого медведя.
Я удобнее перехватываю его.
– Конечно, малыш. – И уже готова направиться к лестнице, но Доминик подходит и берет у меня мальчика.
– Спасибо, – искренне благодарю я, разминая затекшие мышцы рук и спины, и направляюсь за ними по лестнице.
