Второй.
– Как их убить? – поинтересовался я, уже сообразив, куда она направляется.
К кому.
Очень уж характерной была траектория.
– Т-тени? Обычный человек… если только молитвой… чтоб только с верой читать.
А я-то удивлялся тому, как здесь все верят.
Если молитва от подобной херни защищает, то поневоле уверуешь.
– Только мы молиться не можем… мы же ж не крещеные…
– Ещё как?
Не может такого быть, чтобы способов не было. Люди, они всегда способы находят. А Тень приближалась. Причём шла она, словно перетекая с одного места в другое.
– С-серебро ещё… особенно, намоленное или освящённое… мощи… иконы…
Иконы имелись. Над дверью.
Над каждым окном.
Проклятье… дверь близко, но не настолько. Да и как знать, не повлияет ли на чудотворную мощь иконы прикосновение некрещёного Савки. А шанс у нас будет лишь один.
Я это задницей чуял.
Ну и всем накопленным жизненным опытом.
– А Охотники как?
– С-силой… у них сила… скверны… они силу у теней забирают. Пьют…
А вот это больше подходит. Если Савка потенциальный Охотник, то… то как-то должен тварь одолеть.
– Как?
– Н-не знаю.
А теперь мы ощутили и запах. Такой вот… кладбища. Сырой земли. Разрытой могилы. Смерти во всём её многообразии, в том, где и дым, и смрад, и боль, и слёзы. Тоска, которую не передать словами. Она нахлынула следом, вдавливая в кровать.
Выбивая остатки воздуха.
И желания жить.
Тихо заскулил Савка, давясь слезами.
Нет уж.
Нельзя поддаваться. И даже могила – это ещё не повод. Я знаю. Случалось стоять на краю. Но ничего, живой.
Так что дышать.
И Савку я потеснил. Во второй раз получилось даже легче. А потому заставил его сесть. Тень была рядом. Она нависала над кроватью, растянувшись облаком дыма, в котором смутно угадывался силуэт твари… что-то омерзительное.
Паучье.
И столкнувшись с ней взглядом, я ощутил, что она тоже смотрит.
Нет, не так.
Смотрит.
На меня.
В меня.
И видит.
Всего видит, каков я есть. Со всем дерьмом. С землёй, что жирными комьями вываливалась сквозь пальцы, с темной жижей, стекающей в рукава. Со вкусом крови во рту и выбитыми зубами. С яростью, что накрывает с головой, заставляя сжимать чьё-то горло…
Да.
Знаю.
Без тебя знаю, тварь. Никогда не обманывался. Царствие небесное – не для таких, как я, но мальчишку не отдам. И как когда-то давно тянусь, понимая, что ни хрена не получится, только… плевать. Главное – добраться.
До горла.
Шеи…
И пальцы сводит судорогой от холода. На горле. На призрачном горле твари, которая вполне себе материальна. Осознав это, я улыбаюсь. Гляжу в выпуклые её фасеточные глаза и улыбаюсь.
Сдохнем.
Вдвоём.
И она, осознав это, визжит. Громко. Надрывно. Пытаясь вырваться. За спиной её раскрываются полупрозрачные крылья, которые колотят по рукам, по лицу. Вполне себе ощутимо. Только мы с Савкой крепче сжимаем руки.
Мир вокруг выцветает, становится серым, что карандашный набросок.
И тут, в нём, мы снова получаем возможность видеть.
Вот только разглядывать некого.
Ну, кроме твари.
Я стискиваю руку, жалея, что детские слабы. Но и они сминают панцирь. Внутри твари что-то хрустит, и влажный этот звук заставляет Савку содрогнуться. Он сжимает зубы.
И тянем тварь.
Она вязкая. И слабо подёргивается ещё. Когти на лапах вспарывают кожу. Кровь в этом карандашном мире чёрная. Она выползает, обвивая запястье тонкими нитями, и собирается в капли.
Летит, чтобы разбиться о пол.
Кто-то кричит.
Там, вовне.
Громко так, что крик этот заглушает предсмертный вопль твари. И та, уже ослабевшая, вялая, вдруг дергается, желая добраться до Савкиного лица. И над тварью поднимается облако дыма, который Савка вдыхает.
