Читать онлайн Владислав Мирзоян - Гур-гур вместо музыки

1987-ой.

На меня смотрели две пары тёплых глаз.

Остальные были холодны, или откровенно враждебны.

Первый – в чёрном интеллигентском свитере под горло – водолазке, с добродушным пузцом, круглолицый, с родинкой в надбровье.

Второй был похож на Джо Дассена – в безукоризненно выглаженной голубой рубашке с галстуком и с трубкой в руке, из которой разливался ароматный, пьянящий яблочный дымок.

И было это на вступительных экзаменах

на Высших Режиссёрских Курсах.

*

А заведение-то было элитнейшее —

раз в два-три года набирали по 20—30 человек со всей страны – конкурс чудовищный, поступить туда было непросто.

Мне потом рассказывала директриса Курсов – Ирина Александровна Кокорева:

– Из двадцати – семнадцать против тебя. За – только двое. Я – честно скажу – как-то… не очень ты мне. Но Гуревич встал и сказал – я хочу, чтобы этот парень учился у меня. Галантер его поддержал. А я поддержала Борю. Вот и вся твоя история.

*

Вот и вся моя история.

Что уж они во мне разглядели – не знаю,

но так я оказался на Высших Режиссёрских Курсах

мастерская авторского неигрового кино

двух уже тогда классиков —

Леонида Гуревича (драматургия) с пузцом и родинкой – первые тёплые глаза

и Бориса Галантера (режиссура) – вторые.

Галантер подключился позже и учил нас недолго – болезнь подкосила его.

Воз тянул один Гуревич.

*

Было молодо, было весело и всё казалось впереди.

И моложе всех был уже немолодой Гуревич —

это был второй набор, как ему разрешили преподавать.

В мастерской нашей – москвичка Олеся Фокина, Галя Руденко из Киева, московский грузин Миша Бакрадзе, Саша Виленский из Свердловска, Овез Вельмурадов из Туркмении, Женя Голынкин и я – из Ленинграда.

Думаю, остальное они напишут сами.

Я – только про свою с Гуревичем историю.

*

Двери наши были открыты.

И часто у нас на мастерской сидели и Виктор Косаковский, и увы, покойные ныне Александр Столяров и Алексей Балабанов.

Гуревича хватало не всех.

*

Первый курсовой сценарий.

Хочется сказать обо всём и сразу.

Видимо, так и рождаются глупости…

*

Сценарий был, естественно – сновиденческий

и, естественно, про судьбы мира —

на меньшее – я был никак не согласен.

И, конечно, там выкидывали Ленина из мавзолея.

Сейчас уж не вспомню кто, но врывалась толпа и с криками – святой, не святой? – волокла чучело на Красную площадь… там, в буйстве разрывала —

и в чучеле оказывались опилки…

потом ветер гнал опилки по брусчатке, как позёмку…

Я считал, что это круто.

Судьбы мира теперь в надёжных сценарных руках.

Но то, что снять этот сценарий практически невозможно – я не понимал.

*

– Это – не моё, – сразу отрубил Гуревич, но отрубил как папа, – Понимаешь – не люблю символизма. Он мне не близок. Но ты имеешь полное право считать, что я в этом ничего не смыслю… я люблю жизнь, люблю живых людей… их боль, радость, страдания – это для меня – суть кино… ну… – пожал плечами, – … если тебе так хочется, если тебе снятся сны – решай сам. Только жизнь свою в сон не преврати… я твой сценарий буду поддерживать… а Ленина – выкинь… – резко сменил тон, – Ты что – сдурел? Попрут с Курсов и тебя и меня.

*

Я шёл к метро оглушённый —

он, так много и бесстрашно говоривший о свободе – он боится?

Он предал меня…

Это стало первой трещинкой, через которую потянуло холодком.

*

И ещё я заметил, что Гуревич стал немного жалеть, что так горячо меня отстаивал.

*

Ленина я не выкинул.

С Курсов меня не выгнали.

Потому что – все сделали вид, что никакого Ленина там не было.

А трещинка затянулась.

*

– Ты не бесстрашен – ты упрям, как осёл. Но для режиссёра это не всегда плохо, – прокомментировал в итоге Гуревич.

И тут же:

– Как у тебя с деньгами?… есть?… если что – скажи. Подкину

Я никогда не просил и не брал у него денег.

Но это – мне говорили только мама с папой.

И Гуревич.

*

88-ой

Случилась драка.

Так себе драчка, больше криков, чем той драки – стыдно рассказывать.

Но…

*

Следователь попался весёлый:

– Из ваших – многие сидели. Вон – «Джентльмены удачи» который – мотал. А какой фильм! Оборжачка! Раз пять смотрел… Ерунда! Года три дадут! Это полезно.

Такой пользы как-то… не хотелось.

*

– На морпеха ты не тянешь, – сказал Гуревич.

– Ну, – ответил я.

– А адвокат у тебя есть? – Не, – ответил я.

– А у меня есть – а я не дерусь. А у тебя нет – а ты руки распускаешь.

– Вообще-то, их было трое, – напомнил я.

– Тем более, – сказал Гуревич, – А что папа у одного – чуть не генеральный прокурор одной из союзных республик – в курсе?

– Ну, – ответил я.

– А второй работал в журнале «Пограничник» – в курсе?

– Ну, – ответил я.

– А журнальчик этот – орган Политуправления КГБ СССР – в курсе?

– Ну, – ответил я.

– Так что ж ты руки распускаешь!

*

Ситуация – идиотская.

Трое и один.

Но у них медицинские бумажки о побоях.

А меня бумажки не было.

Я плёлся в ресторан Дома кино на встречу с адвокатом Гуревича.

*

Адвокат оказался известным, как актёр Хабенский, а сейчас и вовсе – легенда.

– Люблю это место. Да всё времени нет. Спасибо что вытащили, – бодро приветствовал меня адвокат, – Не возражаете, если начнём с холодного шампанского с икоркой?

Я сделал вид, что всегда так начинаю.

*

– Был у вашего судьи… – отправляя ложку с чёрной икрой в рот, стал рассказывать адвокат, – Она, правда, очень удивилась…

– Чему? – промычал я.

Он стрельнул в меня взглядом:

– Тому – что у меня зверский аппетит

*

И после шампанского он его продемонстрировал —

меню пошло почти чуть не подряд.

Я пил коньяк и ковырял пельмень.

– Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь, – подбадривал он меня.

Официанты почуяли крупный счёт и стало их аж четыре.

*

– Самое худшее – год условно, – очищая выносной мангал с шашлыком из осетрины, успокоил меня адвокат, – Десертик?

– И сколько же я вам буду должен? – не выдержал я.

Он сыто откинулся, вытер рот салфеткой и посмотрел на меня так,

что я решил – лучше я сяду.

И пусть мне будет с этого польза.

– Дорогой мой! Помочь такому человеку как Лёня – для меня большая честь. И удовольствие, – и он расплатился с официантами так, что они потом чуть не год потом кланялись, едва завидев меня.

*

Так – я не сел.

– Я ваш должник, – сказал я Гуревичу.

– Меня не бей – и в расчёте, – ответил он.

*

Первый учебный год пролетел, я собрался на практику в Ленинград,

на родную студию, как Гуревич поймал меня:

– Первую девушку свою помнишь?

– Ну… так, – не понял я.

– А это – ты запомнишь навсегда.

– ?

– Потому что – либо ты родишься, либо нет.

– !

– Поедешь в Новосибирск. Пробил тебе фильм. Пора тебе снимать

Знал ли он, что в Новосибирске я родился и прожил там аж семь месяцев в коляске – не знаю, но судьба моя накручивала какие-то круги.

Не без его участия.

*

Вынужден немного о фильме – но это вернётся к Гуревичу.

Сценарий назывался безнадёжно никак – «Инициатива наказуема?»

Героев был – калейдоскоп.

Я выбрал двоих – Марка и его бывшую жену Лилю.

Марк режиссер, которого КГБ выперло с телевидения, он развёлся с женой, шил джинсы, продавал на толкучке и косил под диссидента.

Я схватился за них. Почему – не знаю.

Скандалы с главным редактором – хоть их и разруливал Гуревич – опускаю.

*

Драматургия была проста.

Тёплое цветное пятно – квартира Лили,

цветное пятно – съёмная однушка Марка, где он шил свои штаны.

И между ними – пропасть – огромный чёрно-белый город,

где уже закипало это дикое торжище и хаос перестройки.

Марк должен был шить штаны, потом ехать на толкучку их продавать и раствориться в безликой толпе.

Лиля должна была печь торт в д. р. Марка и ехать к нему мириться, но никуда не доехать.

Но в жизни – я их решил помирить.

Гуревич всё это утвердил по телефону.

*

Я не помнил советского документального фильма,

где героиня переодевалась бы в кадре.

И я, как лис за курицей, ходил за Лилей и всё думал – как бы так её уболтать.

И неожиданно – получилось.

Эпизод вышел целомудренный – она сняла с себя спортивный костюм, осталась в белых трусиках и бюстгальтере, одела джинсы, свитер

и вышла с тортом из дома.

Я понимал – этот эпизод вызовет скандал, но мне очень хотелось это снять.

В паузе Гуревича в телефоне, слышал, как он морщится.

*

Второй эпизод, который должен вызвать скандал,

я снял специально для отвлекающих целей —

это был какой-то митинг, где страшно полоскали КПСС.

*

И третий эпизод, который я снял ещё в Ленинграде, про запас – в крематории горел человек.

Снимать это запрещено, но я просочился.

Разумеется, стоял малюсенький кусочек,

замедленно доведенный до, как мне казалось, образа.

*

Гуревич обещал прилететь в Новосибирск, но не смог

и в Москву я привёз уже готовый фильм.

*

И, конечно, я сначала показал его на Курсах Гуревичу.

Сразу после он утащил меня в какую-то аудиторию, закрыл дверь и обнял.

А что мне ещё было нужно?

Но сделал три поправки…

*

По поводу переодевания героини:

– Если спал с ней – выкинь. Дешёвка… И вообще – это не метод. – Я не спал с ней

Как он обрадовался!

*

А ведь я мог и обмануть.

А он мне поверил.

А он был очень недоверчив.

Он был мнителен.

Как человек, которого много обманывали.

И я его не обманывал. Я не помню, чтобы я его обманывал.

И с какого-то момента я понял, что и он никогда не врёт мне.

И как было просто.

*

По поводу горящего человека в финале:

– Символятина. Опять за своё. Не трогай ты смерть. Когда-нибудь ты поймешь – нельзя, нельзя этого делать.Взял – и в самом конце хороший фильм обосрал.

*

Реакция на митинг был такая:

– Ты что – дурак?

– Скажут – убери, я и уберу

– Соображаешь… Но – переборщил. Можешь и сильно разозлить. Ещё пару лет назад за это можно было сесть… дави на то, что это не ты сказал – это народ говорит. Дух времени и всё такое… если тебе интересно моё мнение – слабоватый эпизод. Прямолинейный. В лоб кувалдой. Это текст листовки. А листовки пишут демагоги. Сверху хорошая картинка, ничего фонограммка. Но не пахнет он кино.

Он был очень точен в оценке фильмов.

Это был не профессионал. Это был профессионалище.

*

Но его отношение ко мне изменилось —

оно стало теплее и доверительнее.

Он стал делиться со мной личным.

Казалось – Леня, говорун, душа нараспашку – он был очень скрытным.

Как человек, которого много били.

*

И пошёл я сдавать свой первый фильм…

*

Сейчас этого уже никто и не поймёт.

Госкино было два – РСФСР и СССР.

Фильм сначала надо было сдавать в первом, потом во втором.

*

Надев костюм и галстук, и взяв яуф – жестяное ведро с крышкой, в котором лежал мой детёныш, которого я вынашивал пять месяцев, я приехал в Госкино РСФСР.

Начальником тогда был Проценко Александр Иванович —

по уровню – министр.

– Только на афишируй Проценке, что у меня учишься, – предупредил Гуревич, – Он меня сильно не любит.

*

Но с собой я взял, кроме яуфа, ещё и свою подружку —

рослую, красивую девушку с длинными ногами,

попросив одеть юбку покороче.

А, может, она и сама одела.

*

Это было нервно, долго, нудно – наконец просмотр.

– А это кто? – спросил Проценко про девушку

– Подружка моя, – нагло ответил я.

Наглость моя Проценке понравилась. Подружка больше.

*

Фильм кончился.

Обычно – говорили редактора, главный редактор. Последним министр.

Это и был приговор.

– А что – хороший фильм, – удивлённо сказал Проценко, нарушив все регламенты.

Редакторы сразу закивали.

– Пошли ко мне, – сказал Проценко и мы пошли в его кабинет.

Вместе с моей подружкой.