Мой соперник оказался французом, мало что понимал по-английски и постоянно вытирал пот со лба белым засаленным платком. На вид ему было около тридцати пяти, но глазомер у меня неточный. Лайош казался старше двадцати, а выяснилось, что ему всего девятнадцать. Чем дальше двигалась наша партия, тем чаще он вытирал лицо. Пальцы с обкусанными ногтями, сцепленные в замок, чуть подергивались.
Тренер стоял у меня за спиной, наблюдая за игрой. Я выбрал стратегически опасную версию славянской защиты – меранскую систему, и Александр Иваныч, как только понял это, негромко выругался. Я не сдержал усмешки.
Мне хотелось побыстрее захватить ферзевый фланг, чтобы оставить центральные позиции белых и не дать им возможность получить преимущество в начале. Самым главным было сохранять равные шансы: все-таки первый ход был за белыми, и иногда это позволяло им оставаться впереди.
Соперник проворонил момент, когда я занял конем стратегически важное поле с3, напав одновременно и на ладью, и на короля. Теперь он точно терял тяжелую фигуру, а я получал завидное преимущество.
Француз выругался себе под нос. Я сидел без эмоций – только растерянным взглядом скользил по доске. Съев его ладью, я заметил опасность слишком поздно.
Он объявил мне шах. Разыгрывая меранский вариант, я понимал, что рискую и даю простор для сложных, острых ситуаций в центре. Но как я мог так бездарно прошляпить своего коня и позволить противнику напасть на короля?
На его губах растянулась издевательская усмешка. Он практически загнал меня в ловушку. Мы не понимали друг друга, говоря на разных языках, но француз выглядел так, словно уже победил. И меня это взбесило. Я пялился на шахматную доску, пытаясь отыскать хоть одну лазейку, но положение мое было незавидным. Мне пришлось увести короля в сторону.
– Do you agree to a draw? [23]
Мне стоило согласиться, потому что моя позиция была несколько хуже. Я не понимал, почему он предлагает ничью. То ли не видит своего преимущества, то ли жалеет меня. Последний вариант казался самым противным.
Я медленно помотал головой из стороны в сторону.
– No[24], – тихо брякнул я.
Мельком обернувшись, я заметил, как Александр Иваныч ахнул.
– Ты свихнулся…
Но противник уже включил мои часы, и теперь мне предстояло сделать следующий ход. Я зажмурился на мгновение и потер глаза, в которые будто песка насыпали. Хотелось пить, и дрожащей рукой я налил себе в стакан воды из стоящего рядом графина. Второй раз ничью мне не предложат. Я понял, как ошибся.
Терять мне было нечего, поэтому я решительно передвинул ладью на открытую диагональ и с силой шлепнул ладонью по часам. Если сейчас француз возьмет пешку, то я разменяю слона и смогу сделать форсированный маневр ферзем. Жертвовать слона мне не хотелось, но противник выбора не оставил.
«Последний шанс», – понял я, решительно переставляя чернопольного слона на с5. И он взял его. Я побил его слона ферзем. Фигур на доске оставалось предостаточно, а вот время подводило: что у меня, что у француза на шахматных часах оставалось не так много минут в запасе.
Я выдвинул ладью, объявляя шах и перехватывая инициативу. Француз обтер потное лицо платком, и щеки его зарумянились, а шея пошла красными пятнами. Он защитился ферзем и при следующем ходе потерял его.
Александр Иваныч шумно дышал за моей спиной. Я чувствовал, как он измаялся, наблюдая и ожидая. Я впервые играл настолько интуитивно и непродуманно, потеряв контроль над партией даже не дойдя до миттельшпиля. Но мы двигались к завершению. Я не хотел ничью, моя рука тянулась к ладье, чтобы поставить мат.
