Я задержал дыхание, и фетровое основание ладьи громко ударило по деревянной шахматной доске. Все стоящие вокруг нас замерли. Не раздавалось ни звука, а я слышал, как сердце гнало кровь по венам, колотясь в горле. Мышцы ноги от напряжения свело судорогой, но я не изменился в лице.
По зрителям пронесся громкий ропот.
– Stalemate, – объявил подошедший к нам судья.
«Пат»[25], – ошарашенно понял я.
– Ничья, – прошептал Александр Иваныч за моей спиной.
Я откинулся на спинку неудобного пластикового стула и закрыл глаза. Кровь бежала по жилам все быстрее. В глазах потемнело, затем покраснело, по вискам струился пот от перенапряжения. Судорога все еще не отпустила ногу.
Приоткрыв глаза, я увидел перед собой довольное лицо француза, протянувшего мне руку. Пожав ее скорее машинально, я первым сорвался из-за стола, едва не опрокинув фигуры. Оттолкнув на ходу Александра Иваныча, я рванул в туалет. К горлу подкатила тошнота, и меня вырвало.
С ничьей мне было не видать позиции выше третьего места.
Лето 2018 года
Солнце жарило совсем не по-питерски – я открыл все окна в комнате на проветривание, но даже легкий ветерок не спасал меня от удушающего тошнотворного зноя. Я больше любил зиму – за ее холод, пробросы снега ранним утром и причудливые рисунки инея на окнах. Стоя у подоконника, сквозь стекло я видел, как садовник косил газон, обливаясь потом, и все время поправлял кепку на покрасневшей лысине. Гудящий шум косилки начинал раздражать.
Рэй лежал на коврике у кровати, свернувшись и прикрыв свои глаза-бусинки. Пес почти всегда обитал у меня в комнате, редко носился по дому, в основном когда отец уезжал по делам. Он мастерски приструнивал собаку, а я Рэя жалел. У нас с ним получился превосходный тандем: он был моим лучшим другом, а я – его.
Правда, уезжая на турниры, мне было жаль оставлять пса одного. Но за ним следила Ира, выгуливавшая его три раза, приходил кинолог и иногда к прогулкам подключался садовник. Изредка с ним играл отец. Ира звонила мне по видеосвязи, переключая камеру на Рэя, а он так вилял хвостом, слыша мой голос, что у меня замирало сердце. Когда я был в отъездах, Ира практически каждый день присылала мне фотографии с прогулок или дрессировок, и только тогда я успокаивался, зная, что с Рэем все хорошо.
– Рудольф, тебе письмо! – Ира замерла в дверях моей комнаты, размахивая большим конвертом. – Отгадай, от кого.
– Представить не могу. – Я закатил глаза. – Ну, не томи!
Она прошла в спальню и положила письмо на подоконник. Я скосил взгляд на конверт и увидел, кто отправитель.
– Не может быть…
Схватив конверт, я одним рывком отодрал приклеенный край и вытащил содержимое: несколько скрепленных между собой тонких листов и один плотный из картона. Мои пальцы дрожали от предвкушения, и даже садовник с гудящей газонокосилкой перестал мне надоедать.
– Не может быть! – воскликнул я, задыхаясь. – Звание! Мне присвоили звание! Международного мастера!
Ира стиснула меня в крепких объятиях. Я не мог ей ответить – мои руки безвольно повисли вдоль туловища, и я онемел: все вокруг показалось посеревшим, неинтересным пейзажем. Даже Ира. Я сосредоточился только на письме – перечитывал его уже в третий раз, бегая глазами по одним и тем же строчкам. Тонкий лист я случайно смял, потому что вцепился в него так, будто боялся – вдруг исчезнет, и все окажется враньем.
Объятия разжались, и я важно продемонстрировал ей письмо. Ира прочитала его с улыбкой, а потом бережно положила на стол, как реликвию.
