Почему-то мне казалось раньше, что пиво должно быть сладковатым, но запах перебродившего хлеба сразу ударил в нос, стоило только поднести бутылку ближе к лицу.
Я на пробу сделал глоток и чуть не подавился. Пиво вязало, как недозревшая хурма. Захотелось выплюнуть, но я сделал над собой усилие и проглотил. Потом глотнул еще раз, и напиток показался уже не таким омерзительным.
– Окей? – уточнил Лайош.
– Окей, – пробормотал я, едва не выронив бутылку.
Мы побрели по набережной вдоль Дуная. Ветер задувал мне под шарф, под пальто, казалось, под самую кожу, но пиво согревало. На этикетке все было на венгерском, и только доля спирта цифрами – четыре с половиной процента. Для моего слабого подросткового организма хватило и этого.
Я запнулся о собственную ногу, когда прикончил половину бутылки. И, если бы Лайош вовремя не схватил меня за рукав, точно бы шмякнулся носом вперед.
– Не окей… – вздохнул Лайош. – Где отель?
– В центре, – пробубнил я. – «Рэдиссон».
Бетлен присвистнул. На улице стемнело, пока мы добрались до отеля. После бутылки пива у меня заболела голова, и захотелось приложить ко лбу холодный компресс. Мозг перестал работать: в голове был белый шум, и мысли хаотично носились друг за другом, но ни на чем не задерживались. Тело расслабилось. Движения перестали быть, как прежде, скованными и дергаными.
Уже стоя у парадных дверей отеля, мы обменялись номерами телефонов. Бетлен стряс с меня обещание написать по возвращении в Петербург, но я был не уверен, что его сдержу.
– Спасибо за прогулку и экскурсию, – кивнул я, а потом, подумав, прибавил: – И пиво.
– Пока, – попрощался Лайош. – Good luck! [22]
В номере, сродни торнадо, на меня налетел Александр Иваныч. Он вздернул меня за воротник пальто и легонько встряхнул, отчего голова заболела с новой силой. Я чувствовал себя тряпичной куклой: сил сопротивляться не было, вырываться из захвата тренера – тоже, а перечить тем более. Его губы так смешно искривились в злобной гримасе, что я невольно хихикнул.
– Восемь вечера, я уже хотел в полицию обращаться! – рявкнул он. – А тебе весело! Ты развлекаешься!
Я шумно выдохнул. Александр Иваныч принюхался. Кончик его носа забавно дернулся, и я опять не сдержал смешка.
– Ты пьяный? – ахнул он, разжав руку и выпустив мой воротник.
Бережно разгладив ткань, я расстегнул крупные пуговицы и стянул с себя шарф, а потом отрицательно помотал головой. Медленно, из стороны в сторону.
– Не пил, – отказался сознаваться я. – Согревался.
Тренер выругался. Шахматная доска с расставленными фигурами стояла в центре номера на журнальном столике, и я, неосторожно проходя мимо, случайно ее задел. Дорогие фигуры посыпались на пол.
– Я головой за тебя отвечаю, – вздохнул Александр Иваныч. – Не подставляй меня, Рудольф. Всеволод Андреевич…
– Ждет только победу! – продолжил я.
– Сарказм неуместен. Постарайся занять хотя бы призовое место. Ты же хочешь получить международное звание?
– Хочу. Очень хочу.
– Тогда надо работать, Рудя, работать. Играть надо. Жить шахматами надо, а не по Будапешту шляться. Твой завтрашний соперник настолько силен, что сведи партию хотя бы вничью. В твоей победе я сильно сомневаюсь, ты все еще вязнешь в миттельшпиле.
– Не сомневайтесь, – осклабившись, отмахнулся я. – Специально для вас сыграю славянскую защиту.
* * *
В зале стояла духота, и толпа вокруг словно перекрывала остаточный кислород. Мне хотелось судорожно вдохнуть свежий воздух. Я опять играл черными, и с опозданием мне показалось, что это становится привычным. Вчерашнее пиво выветрилось из головы к ночи, и остались опять только комбинации. Я обещал играть славянскую защиту – с нее и начал: в игре за черных с ее помощью можно было развить контригру и вынудить белые фигуры проиграть битву за центр.
