Плавание от Иредоса до каменоломен затягивалось на пять – семь дней. Ночевали мы всегда в море. Даже если до заката оставалась пару часов, надсмотрщик командовал отплытие. Я пристал с этим вопросом к Алексу, на что получил дурной и нелогичный ответ:
– Капитан боится, что рабы могут сбежать.
– Но как, мы же все прикованы?!
– Ну не все тут такие, как я и ты, без роду без племени. У многих на берегу семьи. И не бедные. Они могут прийти ночью и попробовать отбить своих. Вот капитан и гонит нас в море.
– А что будет со сбежавшим рабом?
– Смерть. Повесят на балке портовых ворот. Пока не высохнет на солнце. А могут на рудники отправить. На каторгу. Но лучше смерть, чем туда – там, по слухам, умирать будешь долго. Заживо сгниешь.
– Да уж. Не самая, видать, у нас худшая доля. – Алекс улыбнулся моей шутке.
– Да ты, Смен, тоже остряк, не хуже меня.
На следующее утро гребец, сидящий перед Алексом, не поднялся с весла. Он умер во сне, то ли от истощения, толи просто не захотел жить дальше. Он давно всех достал разговорами, что смерть будет его избавлением. Похороны прошли быстро. Пришел старший надсмотрщик. Резкими сильными ударами сбил замок рабский ошейник. Расклепал браслеты на руках. Помощник подал ему маленькую жаровню. Раскаленной железкой покойнику выжгли на лбу два больших скрещённых весла. Потом худое скрюченное тело отнесли на корму и без особых церемоний выбросили в море.
– Алекс, а зачем весла трупу выжгли?
– Чтобы и после смерти, все видели, что человек – раб с галер. Так что не надейся, что смерть это выход. Там, на верху, тоже будешь воду доской месить.
А через несколько дней, наконец, разгрузившись в порту, мы не отплыли сразу в море. Двое младших надсмотрщиков и капитан ушли в город за новым рабом. Вернулись они уже под вечер, почти к закату. Мы с Алексом, да и многие другие рабы оторопели и испуганно жались к своим скамьям. За веревку, привязанную к ошейнику, на борт галеры затащили привидение. Этого человека я не смог бы забыть до конца своих дней. А все по тому, что именно он убил надсмотрщика в порту. И все мы видели, как он умер под копьями охраны. А тут вот – живой. Только грязный, замызганный, еще более тощий. Весь в фиолетовых, едва подживших шрамах, мелкой сетью опутавших тело. Да руки замотаны окровавленными тряпками.
После отбоя Алекс опасливо осмотревшись и проверив, что надсмотрщики убрались к себе в кормовую надстройку, а дежурный, сидящий на площадке смотрит в другую сторону, решил заговорить с новеньким. Он наклонился вперед, через спинку скамьи и зашептал.
– Ты откуда, обезьяна? Мы же видели, как тебя копьями всего издырявили?
– А ты кусок ослиного навоза. – Шаман сказал это спокойно, без малейшего намека на обиду или презрение. Я прыснул в кулак. Алекс чуть не вскочил от злости, но вовремя опомнился, зашипел обозленной змеей.
– Ты чего меня навозом обозвал?
– Ну, раз я обезьяна, то ты навоз.
– Умный, да?
– Не глупее тебя.
Алекс насупился и откинулся назад. Гордость из моего друга хлестала фонтаном. Ничуть не смущаясь, я сам наклонился к новичку.
– Не обижайся. Алекс у нас больно заносчивый, но это пройдет. Скажи лучше, как тебя зовут. И действительно – как ты сюда попал. Мы же видели, как тебя убили.
Черный долго молчал, двигал бровями, думал о чем-то своем. Но потом все же выдавил.
– Мумр. Имя это. А убить меня не так уж и просто. Я шаман дождя. Меня можно топить, жечь в огне, колоть, рубить. Все равно выживу. Охранники думали мне конец, притащили в сарай и бросили в углу, в кучу мусора. Думали, издохну. А я полежал, отошел, поговорил с предками – раны и затянулись. И опять как новенький.
