Хронос. Игры со временем - страница 8

– Расскажите о перекрестке, – хрипло проговорил Ремарк, разбивая гнетущую тишину, нарушаемую лишь стуком дворников-скелетов и мертвым метрономом пальцев Майлза.

Майлз вздрогнул, будто получив удар током. Его плечи сжались.

– Какой… перекресток? – его голос был скрипучим, лишенным модуляций, как голос текст-ридера.

– Пятая и Мейн. Двадцать два семнадцать.

Пальцы Майлза замерли. На долгую, тягучую секунду. Потом снова задвигались. Тук… тук… тук… пауза. Тук… тук… тук… пауза. Быстрее. Нервнее.

– Не знаю, – пробормотал он, сжимая руль так, что костяшки побелели. – Просто перекресток. Езжу. Каждый вечер. Маршрут.

– Каждый вечер в 22:17 вы там оказываетесь. Как по расписанию. И что-то происходит. Что-то ломается.

Майлз резко повернул голову. Глаза его впервые встретились со взглядом Ремарка. В них мелькнуло что-то дикое, паническое, звериное.

– Ничего не происходит! – прохрипел он, слюна брызнула на руль. – Просто остановка! Пассажиры выходят, заходят! Светофор! Все как всегда! Обычный перекресток!

– Какие пассажиры? – настаивал Ремарк, его голос был тихим, но острым, как шило. – Кто выходит в 22:17 на Пятой и Мейн посреди ливня? В этом районе? В это время? Призраки? Или… девочка?

Слово «девочка» сработало, как выстрел. Майлз зажмурился. Его пальцы забили по рулю бешеную, бессмысленную дробь агонии. Губы задрожали.

– Обычные… Люди… – он выдохнул, словно проваливаясь в себя. – Иногда… девочка. В синем… С капюшоном… – Голос сорвался в шепот, полный такой тоски, что Ремарк почувствовал ее физически, как холодный нож под ребра. – Она… ждет автобус… которого… никогда не будет.

Ремарк вернулся на перекресток днем. Без Майлза. Дождь моросил, превращая улицы в серое, блестящее месиво. Перекресток Пятая и Мейн был ничем не примечателен – грязные фасады, зарешеченные витрины дешевых магазинчиков, вечно горящий желтый светофор. Но Ремарк чувствовал остаточное напряжение, как после грозы. Он заметил старую женщину, сидевшую на скамейке под навесом заколоченного кафе. Она была завернута в десяток поношенных кофт, а ее лицо, изборожденное морщинами, как старая карта, было неподвижно. Но глаза… маленькие, черные, блестящие, как у вороны – следили за перекрестком с гипнотической интенсивностью. Ремарк подошел, доставая потрепанную корочку «частного сыщика» – поддельную, но убедительную.

– Тетя, – начал он, хрипло, по-свойски. – Слышал, тут ночью странности бывают. На перекрестке. Такси бьются.

Старуха медленно перевела на него блестящие черные бусины глаз. Губы ее, тонкие, как лезвие бритвы, шевельнулись:

– Странности… – проскрипела она. – Да тут все странное. Город с ума сошел. Они его сожрали. – Она кивнула в сторону едва видневшейся в тумане верхушки Хронос-Тауэр. – Но тут… да. Тут время болеет. Каждую ночь. Когда часы два кола и два крюка показывают. – Она изобразила цифры пальцами в воздухе: 22:17. – Воздух густеет. Как кисель. Света гаснут. А потом… Она приходит.

– Она?

– Девочка. В синем. С капюшоном. Призрачок. – Старуха понизила голос до шепота, полного суеверного ужаса. – Стоит. Ждет. А потом… желтая машина. Из ниоткуда. И водитель… он выходит. Зовет. Плачет. А до нее дотронуться нельзя. Рука проходит сквозь. Как сквозь дым. А потом… грохот. Или тишина. А утром… только масляное пятно да осколки. И запах… озона. Сильный. Как после молнии. – Она ткнула костлявым пальцем в асфальт рядом со скамейкой. Там было темное, маслянистое пятно. – Вчерашнее. Третье за месяц. Желтые гробы. Водители… их лица… на фотках в газете… пустые. Как у покойников. Только глаза… страшные. Видели что-то. Что стирает. – Она замолчала, уставившись снова на перекресток. – Они играют. С людьми. С временем. Как кошки с мышкой. Пока не надоест. Потом… хрусть.