Хронос. Игры со временем - страница 9

Ремарк оставил ей пару кредиток. Информация стоила дороже. Он подошел к месту, где обычно останавливалось такси Майлза. На мокром асфальте, под фонарным столбом, кто-то нацарапал баллончиком: «ЗДЕСЬ ВРЕМЯ ПЛАЧЕТ». Рядом – крошечная, истертая игрушечная туфелька. Синяя пластиковая. Он поднял ее. Она была ледяной.

Вечер. 21:50. Машина Майлза с Ремарком на заднем сиденье подъехала к роковому перекрестку. Дождь хлестал по крыше, превращая мир за стеклами в абстракцию Кандинского из воды и света. Майлз сидел, сжавшись в комок нервов, руки мертвой хваткой вцепились в руль, белые костяшки выделялись на фоне кожи. Его дыхание было частым, поверхностным, как у загнанного зверя. Он не сводил глаз с электронных часов на приборной панели. Цифры менялись с жуткой неотвратимостью: 21:55… 21:58… 22:00…

Ремарк ощущал нарастающее давление, физическое и метафизическое. Воздух в салоне стал тяжелым, вязким, как сироп. Дышать стало труднее. Звуки – стук дождя, гул двигателя, шум города – приглушились, исказились, словно доносясь из-под толстого слоя воды. Запахи ослабели, остался только металлический привкус озона на языке. Кисть в его кармане заныла пронзительным холодком, заставив Ремарка вздрогнуть. Он достал ее, развернув тряпку. Мерцающая капля краски вспыхнула ослепительно, ее ядовито-зеленые искры заплясали, отбрасывая призрачные блики на потолок салона. Цвет стал невыносимо насыщенным, пульсирующим жизнью в этом умирающем пространстве.

22:05. Мир за окном начал сходить с ума. Фары встречных машин мерцали хаотично, как дешевая гирлянда. Движение стало рваным, прерывистым. Машины телепортировались на несколько метров вперед, исчезали, появлялись снова. Пешеходы на тротуарах двигались рывками, как в старом немом кино с пропущенными кадрами. Их лица были размыты, лишены деталей, как незаконченные глиняные маски.

22:15. Давление достигло невыносимого пика. Ремарка вдавливало в сиденье. Голова гудела. Дождь за окном замедлился до черепашьей скорости. Капли зависали в воздухе, сверкая в свете фонарей и фар, как миллионы крошечных алмазов, подвешенных на невидимых нитях времени. Звук двигателя превратился в низкий, протяжный, скорбный стон, затихающий на последней ноте.

22:17.

Машина Майлза резко дернулась, будто наехав на невидимый бугор, и замерла посреди пустынного перекрестка. Мотор захлебнулся и умер. Дворники застыли на полпути, превратившись в скелеты птиц на проводах. Тишина. Абсолютная, гробовая, давящая. Даже дождь, казалось, застыл. Капли висели в воздухе, неподвижные, сверкающие ловушками. Весь мир замер в предсмертном ожидании.

Майлз застыл, уставившись вперед, через лобовое стекло. Его лицо было искажено смесью первобытного ужаса и… тоски, глубокой, как океанская впадина. Ремарк последовал его взгляду.

На углу, под мерцающим, будто мигающим сквозь сон знаком автобусной остановки, стояла фигура. Невысокая, хрупкая, в синем плащике с капюшоном, натянутым на голову. Капюшон скрывал лицо, но Ремарк узнал ее. По фотографии Лоры, которую Майлз показывал ему со слезами бессилия. По тому, как Майлз вздрогнул всем телом, издав стон, похожий на предсмертный хрип. Это была Лиза. Или то, что Хронос оставил от нее в этой временной ловушке.

Она не была призраком в классическом смысле. Она была… артефактом искаженного времени. Размытой. Как изображение на пленке, засвеченной радиацией. Контуры дрожали, плыли, расползались по краям. Лица под капюшоном не было видно, только смутное, светящееся изнутри пятно тумана. Но от нее исходило… ощущение. Ощущение детской незащищенности, заброшенности и глубокой, невыразимой печали, пронизывающей до костей. Она стояла, слегка раскачиваясь, как будто под невидимый ветер, дующий из безвременья.