Ингренс слушал с интересом.
— О, вы умеете любить? — он спокойно удивился. — Действительно чувствуете этот воспетый поэтами дар?
— Да! Да! С любовью ничто не сравнится! Ничто!
— Неужели... А у вашего избранника озноб был? Спрашивали? — Дракон пошевелил длинными, выпущенными когтями на правой руке. Сейчас они напоминали стилеты, всего четыре — большой палец он предпочитал не задействовать. Покосившись на опасно сверкающие грани, женщина громко сглотнула и заговорила заунывнее, почти запела.
— Был, был, все было! И хочется невмоготу, чтобы еще было! Добрый, милосердный, отпустите ради любви, ради роз ваших, ради чувств светлых. Белых, точнее! Белых чувств!
Лицо Ингренса не изменилось. Отрицательно качнув головой, он посмотрел на просящую мягко, но без капли сострадания.
— Будь вы чисты, вас бы не оказалось здесь, дамиса Авига. Но вы намеренно отравили детей, а точнее... трёх детей соседей, двух, пяти и девяти лет. Помните? — Ингренс вспомнил обстоятельства прочитанного дела. — Угостили пирожками с ядом, а затем наблюдали... Зачем же вы так поступили?
Спрашивал он без осуждения, оставляя в тоне мягкого голоса только некоторое любопытство. Это отравительницу взбодрило.
— Хаос попутал! Терпела я долго, ох, долго. Дети дурные дети были, гадливые, пакостники, — продолжая говорить, она попробовала привстать, но острый кончик когтя намекающе опустился на ее плечо, заставляя остаться в лежачем положении. — То листву подожгут, то лягушку в молоко бросят, мочи не стало терпеть, а я терпеливая, нет меня терпеливее. За печку горячую дольше меня никто не держался!
Кто ухватит печку дольше других, тот и прав — так часто решали споры селяне.
— Не вставайте, дамиса, — понимающе кивнул белый Дракон, продолжая придерживать жертву на алтаре. — Увы, отпускать не планирую — я далек от милосердия. Такое же беспощадное чудовище, как и вы. Значит, за печку долго можете держаться?
Не позволяя больше женщине говорить, он быстро щелкнул замком, возвращая кляп на место.
— Тогда представьте, что держитесь за печку. Знаю, вы смотрели, как они мучались, ловили каждое мгновение страданий... Я тоже не буду спешить...
Длинные когти вошли в тело легко, как в рыхлую землю. Жертва захрипела, засучила ногами, затрепыхалась, словно муха, нанизанная на булавку. Ингренс с легкой улыбкой смотрел, как алый пропитывает волокна белой ткани.
— И я чувствителен к Хаосу, — он заговорил негромко, больше сам с собой. — Странно, что вы заговорили о нем. Знаете, мне несколько раз снился сон именно о Хаосе. Я видел его в образе молодой женщины, которая появляется здесь же, в моем саду. Она заставляет меня терять разум, контроль... Влияет так, что я забываю правила, веду себя как голодный зверь. Помню, как хочу обладать, терзать... и не могу. А в конце умираю под ее взглядом. Полная потеря контроля, совершенное бессилие. Кошмар, — Ингренс поежился, скривился, и, в конце концов, тряхнул головой, словно пытаясь сбросить воспоминание. — Мне совершенно не нравится Хаос, дамиса. Я слишком долго учился управлять своим зверем, чтобы кормить его такими мелкими хищниками как вы... Нет, я не хочу терять контроль. Вы — потеряли, и что произошло?
Глянув на лицо отравительницы, он вдвинул когти чуть в сторону, под другим углом. Накопившись на мраморе стола, тонкий ручеек крови побежал вниз, слушая низкий сдавленный стон.
Ингренс еще некоторое время молчал, наблюдая за змеящейся красной дорожкой. Запах свежей крови смешивался, борясь с запахом роз, и тот пугливо отступал. Через несколько секунд крепко сжатые челюсти мужчины расслабились. Расслабились и губы. Он тихо выдохнул, медленно прикрывая серебрящиеся глаза.
