Читать онлайн Марьяна Брай - Имя мое - любовь

Имя мое – щемящая в сердце боль,

Коли лечить, то буду уже не я.

Ветром лихим заброшенная в юдоль,

Где уже больше нечего потерять.

Имя мое – тонкой надежды свет:

Ласковый, теплый, словно в реке вода.

Дам себе в жизни только один обет:

Все, что нашла, больше я не отдам.

Имя мое – тернии и пески,

Имя мое – и молоко, и кровь.

Имя мое - больше не знать тоски.

Имя мое?

Имя мое - любовь.

Ощущение холода на лице было не терпимым даже, а приятным. Так прихватывает щеки, когда выйдешь в солнечный морозный день. Мороз имеет запах, и я помню его с самого детства. Смешанный с дымом от березовых дров, который канатом тянется от каждого дома в небо. Это один из любимых запахов.

То ли сон слишком уж объемен и реален, то ли я запуталась в этом сне, и сейчас не весна, а самая настоящая зима. Потому что лютый холод уже пробрался под одежду.

Я открыла глаза и ошалела: темное холодное небо, усыпанное звездами, то и дело перекрывала дымка. И когда я поняла, что это пар от моего дыхания, стало страшновато.

Если я вижу небо до окоёма, значит… я лежу на земле? Повернула голову в одну сторону, потом в другую. Сугробы, темнота, лай собак и запах дыма. Но не того, привычного и родного из детства, а смешанного с запахом готовящейся пищи. И это не пироги. Больше похоже на копченое пригоревшее мясо.

Перевернувшись на бок, поняла, что сильно замерзли ноги. Мороз щиплет голени и колени, пробирается к бедрам. Во рту привкус крови. Я встала на колени и чуть не запуталась в подоле. Ощупала себя и обнаружила, что под юбкой нет ни колготок, ни вообще каких-либо штанов.

— Что за чертовщина? – только и смогла выговорить я, но, услышав свой голос, замерла. Он был тоненький, слабый, словно девчоночий. - Кхе- кхе, - прокашлялась я, но в горле ничего не мешало. Мой голос изменился до неузнаваемости.

Осмотревшись и привыкнув к темноте, увидела глубокую тропку в снегу, возле которой я и лежала. Вдали несколько темных домов. Света не было ни на улице, ни в окнах. Дома больше походили на странные кособокие развалюхи. Присмотревшись, разглядела подобие трепещущего огонька. Свеча? Может, электричество отключили?

Я встала и на замерзших ногах побрела по тропке. Когда чуть отвлеклась от ледяных ног, поняла, что болит грудь: дышать так тяжело, словно грудь закована в латы. Провела ладонью по груди, обнаружила, что на мне одежда, похожая на зипун. Я никогда не видела зипуна, но сейчас была твердо уверена, что это именно он: стеганая, как фуфайка, куртка, завязанная на три пары веревочек. Под ней я то ли туго обмотана шарфом, то ли еще чем-то. Видимо, для тепла.

В голове было ясно, но я напрочь не понимала, где я и что случилось. И не могла вспомнить, что было до этого.

Куцая собачонка выбежала навстречу и виляла не только хвостом, но и своим тощим задом, прыгая на меня, пытаясь лизнуть в лицо. Я поняла, что кусать она меня явно не собирается, но все же убавила шаг. Ведь это на улице они такие ласковые, а зайдешь на территорию дома и все: добрая животинка становится яростным алабаем.

Но собака не собиралась менять своего ко мне отношения и даже отстала, когда я по тропке пришла прямо к двери. Пахнуло сытной горячей едой. Желудок сжался так, что казалось, не ела пару недель.

Осмотрелась еще раз и, решившись, забарабанила по двери. Внутри грохнулось что-то, будто человек запнулся о железную бадью. Потом раздались недовольные голоса. Дверь распахнулась с такой силой, что будь я на пару сантиметров ближе, мне снесло бы половину лица тяжелой железной щеколдой.

— Я уж понадеялась, что ты подохла в лесу, - голос женщины был горловым, злым и еще… ненавидящим.

— Я? – только и смогла спросить, пытаясь рассмотреть ее лицо. Она была крупной, с огромной грудью, какие любил изображать Кустодиев. Платок или тонкое одеяло, накинутое на голову, закрывало лишь плечи. Грудь, того и гляди должна была выпасть из щедрого выреза на платье или кофте, я не разобрала в темноте.

— Либи явилась. Только без дров! - крикнула женщина куда-то внутрь дома, и за ее спиной возникло мужское лицо, а потом и вся его тушка. Он был тощий, высокий, с нечесаной бородой и такой же шевелюрой. Серая рубаха висела почти до колен, а вот широкие штаны были ему явно коротковаты. Выглядел он как деревенский сумасшедший из какого-то фильма.

— Я замерзаю. Впустите меня, - прошептала я. - Дайте остаться до светла. Утром я уйду, - продолжала я, борясь со страхом. Бояться было чего! Эти двое, словно персонажи какого-то странного фильма, называли меня еще более странным именем и выглядели как черт пойми кто.

— Иди, - мужчина отстранил женщину, чтобы я могла войти. - Сам схожу. Там убрать надо, - он махнул куда-то вглубь темного жерла дома, и я сделала шаг, потом второй. Запах пота от них был просто сумасшедший. Несмотря на то, что я вошла во все еще холодное помещение, этот мерзостный «аромат» заполнил мои ноздри. За открывшейся второй дверью был свет. Именно его я видела, лежа в сугробе. Две свечи в разных сторонах вонючего помещения освещали его быт. Вернее отсутствие оного.

— Я уж думала, мы повольготней спать будем, - новый голос раздался справа из-за занавески, и после оттуда вышла женщина. Лицо в жирных прыщах, потрескавшиеся губы, спутанные волосы цвета соломы. На груди у нее висел голый годовалый карапуз. Когда я опустила глаза, увидела еще двоих, лет трех от силы. Рубашки не скрывали их пола, и я поняла, что все трое мальчики.

— Простите. Я только на ночь. Утром уйду. Мне надо найти телефон, чтобы позвонить. Я не помешаю вам, - очень тихо сказала я своим невыносимо тонким голосом.

— Уйдешь? – из-за той же занавески вывалила еще одна персона. Эта была такой же огромной, как баба, встретившая меня у двери.

— Уйду, - подтвердила я. - Можно от вас позвонить?

— Чего? – прыщавая, ростом пониже, но с такой же мощной грудью, что и две других, уставилась на меня так, словно я заговорила на японском. - Совсем выжила из ума? Раздевайся и корми его, - не дав мне раздеться, перевалила малыша мне, и он заорал.

— Что? Вы куда? – я стояла в полном непонимании.

Теперь уже я боялась не замерзнуть на морозе, а пострадать от этих странных людей, которых людьми можно было назвать только потому, что они имели две руки, две ноги и были прямоходящими.

— Корми, я сказала. Тебя оставили только за этим. У меня молоко вышло все. Он с голоду умрет так! – заорала на меня светловолосая. Вторая, здоровая, как печь, захохотала. На все это представление из-за второй шторины вышли еще трое детей. Эти были постарше. Девочка лет десяти, похожая на свою огромную мать и ту бабу, которая так и не вошла следом за мной. И два мальчика лет пяти.

Я осмотрелась. Две длинные лавки с двух сторон огромного стола в центре, на котором и стояла одна толстая, как батон докторской колбасы, свеча, у стены — печь. Скорее печь и была частью стены. Рядом с печью еще одна занавеска, из-за которой на меня смотрел мужчина постарше того, первого у входа. Этот был не такой чахлый, да и лет ему было побольше. Сильно побольше.

— Раздевайся, убогая, - так и не убрав свою огромную грудь в разрез странного платья, баба выхватила у меня орущего ребенка и потянула за ворот. Потом, переместив младенца под мышку, дернула полы моего зипуна и стащила его. Бросила одёжку на пол и, посмотрев на меня, замерла.

— Это она назло тебе, Марика, – спокойно, с какой-то зверской ухмылкой сказала огромная баба.

— Что назло? Вы что делаете? – попыталась закричать я. Но та, которую назвали Марикой, передала визжащего карапуза своей товарке и налетела на меня, как ястреб. Я думала, она вцепится мне в лицо и опешила. Но тётка принялась развязывать тряпку на моей груди. И я поняла, отчего мне так сжало грудь. Как только она распутала перевязь, крутя меня, как веретено, дышать стало легче.

Толкнула меня на лавку, двумя руками разорвала на груди платье и, выхватив ребенка у своей помощницы, почти бросила его мне на колени.

Одной рукой я придерживала его, второй собирала на голой груди обрывки платья.

— Вы что творите? – я не могла кричать просто от страха. Да и этот чертов тихий голосок даже я слышала едва-едва, не то, что эти…

— Корми, сказала, - Марика была уже пунцовой, как и орущий мальчик на моих руках. Он дрожал от крика, заливался что было сил.

Я подняла на нее глаза, и сердце ушло в пятки. Она стояла надо мной с огромным тесаком. Самодельный нож был черным, с прилипшими к острию остатками какой-то еды.

— Дай ему грудь, не спорь с ней, иначе и правда зарежет. А Фаба тебя свиньям скормит, - спокойно сказал мужик, все еще наблюдающий за происходящим с неизменным пресным рылом.

— Откуда у меня молоко? – попыталась я закричать, но бешеная баба с ножом подскочила, больно толкнула и снова дернула за края оборванного лифа. Грубо взяла голову ребенка и толкнула в мою грудь. Он вцепился в меня так, словно это было единственной возможностью выжить, будто он висел над пропастью, вцепившись в меня.

Мне стало дурно от всего происходящего, но жить хотелось больше, чем спорить с этими животными. Дети играли на полу, словно ничего и не произошло.

В груди что-то тянуло с такой силой, будто ее разрывает.

«Когда закончится этот ужасный сон?», - только и думала я. Но все было столь реально и последовательно, сколь и невообразимо страшно. Здесь присутствовала хоть и жестокая, но логика, которой нет во сне.

Я смотрела на все еще дрожащего от слез ребенка, на свою большую налитую грудь и чувствовала, как начинает ныть вторая. Двое близнецов, заметив, наконец, что маленький замолчал, облизываясь, потянулись ко мне. Один залез на колено и по-хозяйски принялся высвобождать вторую грудь, а второй пытался его откинуть и занять более удачную позицию.

— Эй, вы куда? - как можно добрее постаралась я отбиться от малышни. Но Марика с ножом дала понять, что кормить мне придется всех.

С трудом терпя укусы старших, я старалась рассмотреть все вокруг, но глазу негде было отдохнуть в этом страшном месте.

Вернулась та, которую мужик назвал Фабой. Она несла огромную бадью со снегом в одной руке и пару поленьев под мышкой второй. Бросила все у печи, скинула толстое, больше похожее на банный халат, пальто и села на лавку напротив.

Следом за ней вернулся тот, щуплый, с огромной охапкой дров. Дети, поняв, что хозяйка дома, попрятались за занавеской. Я опустила глаза и, наконец, кроме своей неузнаваемой груди, увидела свои руки. Белые, как молоко, тонкие и хрупкие, но в то же время натруженные. Я видела каждую косточку на своих пальцах и недоумевала, потому что за последние несколько месяцев сильно… можно сказать поправилась, да так, что пришлось снять кольца. Крепко сжав ладонь в кулак, уверилась, что рука моя.

— Забери их! - скомандовала Фаба, все так же глядя на меня. Марита послушно подошла и буквально оторвала от меня двоих своих отпрысков.

У меня кружилась голова от всего этого кошмара. Мысль теперь была только одна: уйти отсюда.

Страхов в моей жизни было не много. Но те, которые мне удалось испытать, не закалили меня. Продолжая верить людям, продолжая надеяться, что жизнь повернется ко мне лицом, я снова и снова наступала на грабли. Выросшая в детском доме и хорошо знающая, что правда не всегда полезна, я научилась притворяться. Мастерски, буквально вживаясь в то состояние, которое и требовалось изобразить. По мне плакал и «Оскар» и все подобные премии. Но не плакала я. Никогда. Потому что «ревунов» бьют, травят и причисляют к стукачам.