Я сходила за парой проснувшихся карапузов, вернулась обратно и
пристроилась на широкой лавке с моими новыми подругами.
— А что это за паренек, Торри? – уверившись, что две старшие
няньки не услышат, спросила я.
— Это Алиф. Он с нами приехал. Мы с ним росли вместе, как с
братом, - все тем же спокойным голосом ответила Луиза. - Он в Несбори такие игрушки делал, что все
диву давались. Птички там всякие, лисички. В них дуешь, и звуки разные
получаются. Если из нескольких дуть, то на музыку похоже.
— И чего он тогда на поле делает, раз по свистулькам мастер? – тут
даже я не смогла сдержаться. Паренек и правда был до того слабеньким, что ему
только свистульки в руках держать. И то не все. Гребут всех под одну гребенку.
Меня в интернате как-то в качестве общественной помощи поставили в
группу, которая шила. А я терпеть не могла это дело всем своим сердцем. Мало
того, что косячила постоянно, так еще и приходила с этих общественных работ, как с каторги. А девочку, что шила лучше других, поставили на кухню. Вот мы и пылали все костром ненависти после
такого труда. Какого черта не поставить нас по желанию? Ведь всем только лучше
от такой постановки станет. И дело сделаем хорошо, и
настроение отличное. Были и те, кто никуда не хотел, но с ними, на мой взгляд,
можно было и поработать: сначала поводить на кружки
разные, выбрать, что по сердцу, к тому и стремиться. Но
нет. Из этой команды формировали чуть ли не главную орду, терроризирующую потом
всех и каждого. Они убирали территории, мыли полы в коридорах, выносили мусор,
в том числе из туалетов.
Если это допустить, здесь тоже начнется
«интернат», где управлять детьми будет самый сильный, а в помощниках у него
будет самый острый на язык. Детей было жаль.
Вечером
в замке я ловила себя на том, что присматриваю за Нитой, потерявшей всю
бдительность и растворившейся в своей дочке. То и дело одергивала ее,
подсовывая для кормления других детей, шла сама кормить ее малышку, когда та
просыпалась, подавала знаки, как могла.
Утром с
нетерпением ждала дня, чтобы выйти к своим новым подругам. Через пару недель я
заметила, что тело стало сильнее. Ходить я могла много, а бегая между делом,
отлично натренировала легкие.
Нет,
бежать даже мысли не было. Тем более я прекрасно понимала, что за стенами этого
замка меня ждет что-то похуже дома моей свекрови. А еще эта чертова мысль о
ребенке не давала мне покоя. Было очень странно чувствовать внутри беспокойство
за кого-то, а иногда даже некую нежность к маленькому комочку. Мое сознание не
имело опыта материнства. Так какого фига я продолжала рефлексировать?
— Вот,
- из задумчивости меня вывел незнакомый голос и тощая ладонь, возникшая перед
моими глазами. На ладони лежала маленькая деревянная птичка с коротким хвостом,
вздернутым вверх.
Я
подняла глаза и увидела Алифа. Того самого парнишку, который так беспокоил
девчонок-нянек.
—
Благодарю. Это свистулька? Торри… - начала было я объяснять, но он перебил меня,
явно смутившись своим же поступком:
— Да,
эта свистулька играет так, что дети перестают плакать. От других они смеются,
но их я делаю тем, кто уже ходит, - его белокожее лицо сплошь покрылось пятнами
смущения и стало алым. Он и без этого был красным как рак: загар явно не
собирался ложиться на его кожу, как на остальных, уже сильно потемневших лицах
ребят. Ему солнце было просто противопоказано.
