— За
что ты меня так ненавидишь? – спросила я. Та опешила, замерла, поставила в печь
котелок и медленно развернулась. Во мне было столько усталости и боли, что было
плевать: побьет она меня или сразу задушит.
— Ты же
гнилое отродье, Либи. Говорила я Жаку не брать тебя в жены, а он не послушал. И
теперь, когда его нет, ты повисла на мне, - совершенно спокойным и от этого еще
более страшным голосом ответила женщина.
— А мой
ребенок? – совершенно не задумываясь, спросила я. В секунды, когда женщина с
огромной выпуклой родинкой на скуле молчала, я обдумывала ее прежний ответ. У
меня есть муж? Был? То есть я ее сноха?
— Ты
совсем рехнулась, Либи? - вышла из-за занавески старшая дочь хозяйки.
—
Сирена, поднимай своего Бартала. Скотина уже горло сорвала, орать за стеной.
Кир поехал за дровами. Говорит, пурга начинается. Потом до леса не добраться
будет. Пусть встает. Дел сегодня невпроворот, - Фаба обратилась к дочери,
словно меня здесь и не было вовсе.
— Так
что? Мой ребенок?.. - напомнила я о себе, глядя на Фабу и надеясь, что ее
настроение не переменится.
— Мы же
решили все. Зачем ты спрашиваешь? – Женщина взяла кочергу, засунула в печь и
поправила котелок и горшок, стоящие там.
— Я на
улице упала. Когда очнулась… не могу вспомнить, - придумывала я на ходу.
Вариант с тем, что я живу где-то в другом месте, отпал после того, как я
увидела себя в отражении стекла с улицы. Молодая светловолосая девочка лет
шестнадцати. Темноглазая, темнобровая, с потухшими глазами и пухлыми детскими
губами.
Даже в
этом слюдяном окне я прекрасно рассмотрела черты лица, которые утром изучила
пальцами.
— Иди
помогай Киру. Некогда тут рассиживаться, - Фаба махнула на меня рукой. И по
смене ее тона я поняла, что если продолжу, будет только хуже.
— Мне
нужна одежда. Где моя одежда? – я села, давая понять, что не сделаю шага. Когда
Фаба посмотрела на меня, я размотала шаль на груди и показала разорванный лиф
платья.
—
Марика, отдай ей вещи, - крикнула хозяйка дома.
— Еще
чего, - огрызнулась та. И ребенок заорал снова.
«Неужели
это мой сын? Но ведь он не младенец. А у меня столько молока», - подумала я.
—
Быстро отдай ее узел. Или будешь кормить своих выродков сама! – заорала Фаба и
вдруг схватилась за голову.
—
Давление, - не задумываясь, сказала я, но та меня даже не слышала.
«Под
утро погода поменялась с морозной на снежную, а значит, и давление, если она
гипертоник, тоже пришло неожиданно. Сейчас для Фабы любой крик, как молотком по
гонгу», - подумала я, продолжая сидеть, ожидая свои вещи.
Мешок
вылетел из комнаты с таким размахом, что чуть не угодил на стол. Я подняла его
и пошла к своей скамье. Спать на ней было неудобно. Лавка шириной сантиметров
сорок, хорошо хоть стояла возле стены. Но за стеной был свинарник, и из щелей
шел только холод. Ну и вонь, если лечь на правый бок.
Я
вывалила все на пол. Нашлось: бывшее когда-то синим шерстяное платье со
шнуровкой на груди, что-то похожее на одеяло, безрукавка, юбка и небольшая
берестяная коробочка. Я открыла ее и выдохнула: там лежали толстые суровые
нитки и иглы. Небольшие ножницы, деревянная расческа, в которой недоставало
трети зубьев, и свернутый колечком черный, совершенно новый кожаный шнурок с
узелками.
Как
только на улицу ушел муж Сирены, которого хозяйка называла Барталом, я скинула
с себя одежду и увидела под платьем ужасно грязную рубаху.
