Когда Мария вскоре после полудня выходит из школьного здания, небо над Нусельским стадионом почти безоблачное. Теплый воздух еще напоминает о каникулах. Два шестиклассника, стоя перед школой, слишком громко приветствуют свою классную руководительницу – они в одних майках, куртки обвязаны вокруг пояса. Мария со вздохом, глубина которого отнюдь не соответствует ни затраченному физическому усилию, ни ее сегодняшнему в общем-то хорошему настроению, направляется в ближайшую аптеку за мазью для ухода за пятками и травяной настойкой против бессонницы, которую посоветовала ей замдиректора. На обратной дороге в табачной лавке она покупает свежий номер журнала “Story” и садится с ним на свое любимое место в парке перед ратушей; крона декоративной яблони бросает на скамейку довольно густую тень.
– В молодости она занималась легкой атлетикой, к тому же отлично бегала на коньках, – рассказываю я Илмут. – В гимназии писала заметки в школьный журнал. Когда в 1975 году она шла во главе шеренги выпускников школы в мини-юбке по Бенешову, ей казалось, что этот маленький город лежит у ее ног.
Через полчаса Мария встает и идет домой. Она переодевается, просматривает покупки Карела и начинает стряпать испанские птички: готовит бульон, открывает бутылку белого вина, чтобы подлить немного в бульон, нарезает свежую петрушку. И, конечно, при этом слушает радио.
– Могла ли она в двадцать лет представить себе, что будет так жить? – спрашивает меня Илмут.
Она сидит на вытяжном шкафу и болтает ногами.
– Вряд ли. При желании Мария могла бы кое-что почерпнуть из жизни своей матери – но будущее было слишком далеко, чтобы, задумываясь над ним, морщить свой гладкий лобик. Чтобы интересоваться им всерьез. Как и большинство двадцатилетних, она не верила, что когда-нибудь у нее будут проблемы со сном или будет трескаться кожа на пятках.
Илмут хмурится.
– В молодости мало кто думает, что жизнь всего лишь прощание с жизнью. Простейшие истины мы всегда открываем последними.
– Эти истины и меня касаются?
Я киваю. Мария натирает куски мяса горчицей.
– А какие истины мне предстоит открыть? – озорно спрашивает меня Илмут.
Мы улыбаемся друг другу. “Мечтаний сладких ложь исчерпана до дна…”[30]
– Про эти истины нельзя просто услышать. Боюсь, что и ангелы должны их пережить.
Мария посыпает мясо солью, приперчивает его и откладывает в сторону; в металлическую миску с мясным фаршем ловко разбивает яйцо и добавляет петрушку.
– Куда все исчезло? – восклицает Илмут. – Где ее надежды, ее решительность? Где вся ее энергия?
– Постепенно разрядилась, как батарейка.
– Куда исчезла ее любовь?
– Любовная лодка разбилась о быт, написал Маяковский в прощальном письме.
Я думаю о Кареле и Зденеке.
– Мария не верит в ангелов, правда?
– Нет, но это не так важно.
– А что важно?
– Неочерствелое сердце.
– А у нее такое?
– Не знаю, Илмут. Возможно, она разочарована.
– В Кареле?
– Вообще в жизни. Она разочарована. Четверть века заботилась о сыне – и вдруг появляется замужняя дама с двумя детьми и разлучает ее с ним.
