И уже там, в кабинете, Шамсиев после долгого молчания вдруг спросил Вахрамеева чисто по-свойски:
– Слушай, Сергей, а эта Аристова… Личность ее достоверно установлена, у вас не возникло сомнений?
Вахрамеев непонимающе посмотрел на него:
– Какие могут быть сомнения, Булат Галимович. Обнаружил Аристову в подъезде дома ее жених Носов. Сам Прокопий Иванович потом приходил в морг, узнал племянницу…
– Да ты не удивляйся. Я уж это так, для пущей важности… – сразу успокоил его Шамсиев. – Аристова, как я понял, похоронена на городском кладбище. Оно далеко отсюда?
– Отсюда да. Но от особняка, в котором вы проживаете, до него буквально пять минут ходьбы, – продолжая смотреть на коллегу недоуменным взглядом, отвечал Вахрамеев. – Надо лишь пройти прямо по улице, а потом вправо…
– Его охраняет кто-нибудь?
– Сторожит один старый еврей. Очень, говорят, любит под галстучек заложить… Ей-богу, Булат Галимович, не пойму, что за странный интерес к этому кладбищу? И эти сомнения…
– Пустяки, Сережа! Полет фантазии, – уклонился от прямого ответа Шамсиев. – Ты вылетаешь сегодня же?
– Да, вечером. Надо предупредить жену…
– Ну, давай. А я пойду, прогуляюсь немного. Что-то разболелась голова. Счастливого пути!
Накупив по пути газет и журналов, Шамсиев по прямой, как струнка, аллее прошел в глубь раскинувшегося за газетным киоском сада и, выбрав скамейку, сел, оказавшись под кроной большого дерева, почти не пропускавшего лучи еще довольно жаркого солнца.
Он посидел с минуту, прислушиваясь к тихому шелесту листвы, к веселым голосам игравших поблизости детишек, к доносившимся со стороны реки длинным зазывным гудкам теплоходов, вспомнил с грустью о доме, о Москве и, вздохнув, развернул газету.
Сколько прошло времени, он не помнил, но в какой-то момент он вдруг почувствовал знакомое ему внутреннее беспокойство, будто затревожилось, заныло в груди сердце.
Подняв голову, он посмотрел по сторонам и, не заметив ничего особенного, бросил взгляд поверх зеленого газона на противоположную аллею и невольно вздрогнул.
За газоном, прямо напротив него, на скамейке, положив ногу на ногу и небрежно откинувшись на спинку, сидела она, та женщина, красивая, яркая, в своем неизменном голубом платье.
Было до нее метров двадцать, не меньше, но Шамсиев отчетливо видел чуть задумчивую, ироническую улыбку на ее губах, и она, эта улыбка беса-искусителя светилась также и в ее глазах, придавая всему ее облику какую-то притягательную, колдовскую силу.
Шамсиев смотрел на нее, смотрел пристально, жадно, пытаясь угадать предназначение этой необыкновенной улыбки, но мысли его почему-то путались, мешались, затем улетучивались, как бы растворяясь в пространстве.
И она тоже смотрела на него – и тоже пристально, ни на секунду не отводя своего взгляда и не пытаясь даже изменить выражение своего лица или хотя бы позу, став объектом его внимания.
Так они сидели довольно долго, пронизывая друг друга взглядами, пока Шамсиев, чувствуя, как беспокойство его с каждым мгновеньем нарастает, не отложил газету и не поднялся со скамейки.
Он постоял немного, думая, что делать ему сейчас: покинуть этот сад безмолвно, как ни в чем не бывало, или же принять вызов незнакомки, попытаться вступить с ней в разговор.
Профессиональное любопытство, однако, одержало верх, заставив его выбрать второе, и он решительно направился по аллее в глубь сада, чтобы обогнуть газоны и, последовав обратно, достичь места, где сидела женщина в голубом платье.
