– Я… я просто… – промямлила она, вдруг отчетливо понимая, что оказалась наедине с молодым человеком.
В темной комнате.
И никто не знает, где она и что делает…
Все эти мысли вызвали столько чувственных переживаний в ее чистой, невинной душе, что щеки вдруг вспыхнули, дыхание участилось, и откуда-то взялась невероятная смелость.
– Просто подумала, что здесь мне будет лучше… – это должно было прозвучать многозначительно и дерзко.
– Вы ошиблись, – отозвался Гроус. – Вам не стоит быть здесь в такой час…
И ей послышался какой-то намек в его словах. Быть может, он тоже ощутил неоднозначность ситуации, в которой они оказались…
– Уже больше девяти. Разве вам не нужно быть в постели?
Гроус вдруг встал и протянул ей руку. Тело Алионы налилось приятной тяжестью, в тот момент она впервые поняла смысл слова “томление”. Она вложила свою ладонь в его.
Но он вдруг взял ее не так, как это делают мужчины с женщинами. Гроус обхватил ее тонкие пальчики так, как взрослые держат детей, и повел прочь из комнаты.
– Ваша няня, должно быть, вас обыскалась. Ступайте, ступайте в свою комнату. Уверен, вы еще не успели открыть подарки.
Она шла за ним на ватных ногах. Гроус проводил ее до лестницы.
– Я привез вам какую-то особенную куклу. В магазине сказали, что у нее голова и тело из фарфора, и это высший класс среди кукол. И волос натуральный, смесь человеческого и конского…
На этих словах он скривился, а затем взмахнул рукой:
– Звучит паршиво, но кто я такой, чтобы осуждать кукольных мастеров, не правда ли?
Гроус отпустил ее руку и, святые небеса, потрепал Алиону по голове, вслед за чем ушел прочь.
Она не сумела сдержать слез. Обида душила. Сколько, он думал, ей лет, десять? Он мог не смотреть на нее, как на девушку, но обращаться как с ребенком… это было просто унизительно.
В тот вечер, лежа в кровати, Алиона пообещала себе, что не позволит ни Гроусу, ни кому-то еще вести себя с ней как с глупой девчонкой.
Отдувались за поведение гостя хозяева дома. Алиона сделала все, чтобы домочадцы поняли: у их малышки Ли переходный возраст. Она неистово отстаивала права, все время чего-то требовала, а любое обращение к ней не как к взрослой, самостоятельной личности, воспринимала в штыки и устраивала скандалы.
Однако с посторонними по-прежнему тушевалась и старалась быть неприметной.
Теперь, когда они с Гроусом стали партнерами, Алиона строго-настрого велела себе быть взрослой, самодостаточной женщиной. Не позволять ему – вольно или невольно – заставлять ее ощущать себя незначительной, глупой, маленькой.
Когда он прямо сказал о ее скудном опыте в любовных делах, Алионе потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с собой.
– И зачем тогда вы выбрали именно меня в напарники? – спросила она, надеясь, что в голосе слышен вызов, но не обида.
Гроус вздохнул. Прогуливаясь вдоль стола, он скучающе пояснил:
– В моем окружении не так много молодых женщин, госпожа Ламарин, особенно готовых пуститься в такого рода авантюру. В Совете подходящих кандидатур больше нет, что касается дочерей достопочтенных господ и дам – одни замужем, другие юны, а две девицы ведут слишком светский образ жизни, их лица – во всех газетах. Нам же нельзя раскрывать свои личности. Если Хранитель поймет, кто мы и откуда, это будет означать конец операции.
Он оказался рядом с ней и, глядя прямо в глаза, проникновенно заявил:
– Недостаток опыта легко скрыть. Я научу вас, как заставить Ливингстона есть у вас с рук. Раскрою мир неограниченных возможностей, которые дарит вам ваша сила.
