Новая-старая дисциплина прочно прописалась на кафедре киноведения, преподавание становилось для меня чем-то очень важным как возможность высказывания. Писать я еще не умел, а говорить в Одессе научился. Во всяком случае, студенты меня понимали. Пропасть между комсомольским выдвиженцем и студенческим народом постепенно уменьшалась. Я, кажется, нащупывал нишу, где слово твое уже обретало вес.
Никогда не осмелюсь называть себя кинокритиком и в будущем, так, социолог. Или культуролог, что ближе к истине. Но было понятно, что изучая законы бытования искусства в обществе, социология открывала кинокритике дорогу к зрителям. Об этом писали и другие некинокритики – популярный тогда философ Юрий Давыдов, его супруга Пиама Гайденко, философ Валентин Толстых.
Партийные же киноведы и кинокритики хранили верность своему птичьему языку, хорошо маскирующему их мысли. Мне их язык был чужд, как и наш для них. Лишь смелая и проницательная Майя Туровская решится обратить свой взор на массовую киноуадиторию и точно расставит акценты в отношениях искусства с массовым сознанием, назвав такое восприятие кино на всякий случай внехудожественным.
В 70-х социологией кино займется и НИИ киноискусства при Госкино СССР, от которого потребовалось исправить пугающую статистику снижения доходов от кино. Перехват зрителя телевидением объяснял далеко на всё. Недаром скоро начнется эта нудная дискуссия о «серых фильмах». В то же время как обьяснить бешеный успех индийских мелодрам? А кассу 15 западных фильмов, которые приносили больше, чем 150 ежегодных советских фильмов? Словом, было о чем поговорить на семинаре. Именно социологи приближались к недопустимому объяснению. Дело не в художественном качестве «серых фильмов», а в их идеологии. Пропагандой зритель был уже сыт, а в кино ходить ведь не заставишь, дело добровольное…
Я, выходит, спорил с киноведами, объяснявшими ножницы художественных вкусов исключительно эстетической неграмотностью массовой аудитории. Хотя спор тот выеденного яйца не стоил. Разве не ясно, почему зритель рыдал на индийской мелодраме? Наш «Человек-амфибия» в прокате тоже собирает невиданные 70 миллионов билетов. Люди просто хотят мелодрамы, простых человеческих чувств.
Сложнее было с фильмами социальными, проблемными. «Застава Ильича», «Три дня Виктора Чернышева», «Крылья», «Отпуск в сентябре», «Полеты во сне и наяву», «Долгие проводы», «Плюмбум», «Родня», «Сталкер» и «Солярис» – серьезные фильмы о поиске смысла жизни, о пробуждении личности, о человеке и обществе, об отношении к прошлому и приписках на производстве не находили отклика в массовой аудитории. Почему? Может быть потому что их нещадно резала цензура? Потому что их запрещали и клали на полку? Потому что их выпускали третьей категорией, то есть ничтожными 15 копиями на всю страну? Потому что их критический пафос ретушировали кинокритики? Догадки, догадки…
Эти фильмы как-то пробивались в киноклубы, говорили и мы о них на нашем семинаре. В киноклубе «Под интегралом» в Академгородке под Новосибирском, где я бывал с лекциями, научная молодежь позволяла себе многое, разговор шел не только о фильмах. Там я просто влюбился в гениального математика Геру Бессонова, рослого бездельника, которому разрешалось не ходить на работу и говорить, что вздумается только потому, что он раз в квартал приносил свои формулы. Мы тоже на своем вгиковском семинаре позволяли себе многое…
