– Да, пойми ты, дура. В жизни может так получиться, что больше детей иметь не сможешь. Вон посмотри, сколько людей маются, сил сколько, денег врачам отдать готовы, лишь бы забеременеть, а ты? Родила здорового ребёнка, расти да воспитывай. Сын же, мужик будет – подмога в старости.
– Здоровья то у меня много. Бабушка вон десятерых родила. И чё? И ничё. И я ещё рожу, дурное дело не хитрое. А что воспитывай, это вы зря. Как мне одной в общежитии, на стипендию? Мужа нет. Сама еле концы с концами свожу, а тут еще обуза, его же жалко.
– А ты думаешь, ему в дет. доме лучше будет?
– Сказали бы спасибо, что аборт не стала делать.
– Спасибо, – сказал раздражительно заведующий, разведя руки в жесте безысходности.
Они немного помолчали, на какое-то время в кабинете повисла тишина, слегка перебиваемая звуком, работающего вентилятора.
– Ну, и что? Всё-таки, будешь отказ писать?
– Буду.
– Ну, ладно, дело твоё – сдался уговаривающий и протянул женщине чистый листок бумаги, – имя то хоть придумала?
– Да. Было бы хорошо, если бы его Альбертиком назвали. Альберт – сказала она протяжно, вслушиваясь в музыку слова, – красивое имя.
– Красивое, – заключил заведующий.
* * *
Ночью дул сильный ветер. Кто-то разбил окно в комнате, а так как был уже отбой, ребята не решились будить взрослых дежурных и придумали закрыть разбитое окно подушкой. Но, то ли плохо заткнули, то ли подушка не лучшее средство в этой ситуации, холодный зимний ветер постоянно просачивался в помещение, и больше всех от него досталось Альберту, который спал ближе всего к окну. Поток зябкого воздуха никак не давал ему уснуть, как бы он не зарывался в свое худенькое одеяльце. Когда пришло время подъема, Алик уже чувствовал слабость и жар. С большим трудом он заставил себя раскрыть глаза и подняться с постели. Руки и ноги слушались плохо, он взял полотенце и пошел медленной, шатающейся походкой, сквозь суету просыпающегося детского дома, в комнату для умывания. В коридоре ноги подвели, пришлось облокотиться о стену, и тут на него напал кашель. Сколько он не пытался откашляться, кашель не отпускал. Здесь его увидела нянечка Марфа Васильевна. Её всегда веселое, радостное лицо тронула озабоченность:
– Господи! Да, что это с тобой, сердешный?
Она быстро подбежала к Альберту, взяла его за руку, повернула к себе.
– Да, ничего, спал плохо, – ответил он ей и удивился тому, насколько грубым стал его голос.
– Да ты горишь весь. – Приложила она свою ладонь к его лбу. – А ну, пошли-ка со мной. А, вы чего смотрите? Марш умываться, – распугала она стайку любопытных детей-зрителей.
– Ты из какой комнаты?
– Из шестой.
Она обняла его за плечи и, придерживая, не спеша, повела в комнату. В окне красовалась подушка.
– Ах ты, боженьки мои, хулиганы чёртовы, окно разбили, – всплеснула она руками. – Так. Что ж делать то?
Она немного подумала:
– Ага. Давай-ка, одевайся, и пойдем ко мне в дежурку, у меня там тепло, чай тебе с малиной организую, полежишь там у меня, а я пока в медицинский кабинет сгоняю.
– Ну, что опять такое? – раздался недовольный голос входящей мед. сестры Варвары, которая величала себя всегда не иначе как фельшер. Это была грузная, некрасивая женщина, с грубыми, мужицкими чертами лица. Неновый, белый халат сел от многократных стирок и сидел на ней в облипку. В сравнении с ним форма нянечки смотрелась намного опрятнее. Движения Варвары были резкими и грубыми, впрочем, как и вся она. Прямолинейность и смелый натиск были её сущностью. Казалось, она находилась в постоянной готовности к суровой битве со своими извечными врагами болезнями. Что говорить, дети её боялись, как огня, но безропотно подставляли свои голые попки под шприц, безоговорочно, сдаваясь на милость непреодолимой силы. Поэтому Альберт даже не успел испугаться, когда Варвара с маху села на краешек диванчика, на котором он лежал, и достаточно чувствительно прижала его тазовой частью своего тела.
