Тюремный двор напоминал Табите школьную площадку, где дети сбивались в группы: «крутые» и их прихлебатели, «отверженные», хулиганы, «затюканные» и одинокие. Табита вела себя так же, как и в школе: уходила в самый дальний угол в надежде, что никто не обратит на нее особого внимания.
Когда Ингрид заговорила с ней, Табита стояла, прислонившись к проволочному забору, запрокинув голову и прикрыв глаза.
– Не стоило церемониться, – сказала она Ингрид.
– Да не то чтобы я церемонилась, – ответила та, – но мне показалось, что вы чем-то обеспокоены.
– Что, хочешь поведать мне еще какое-нибудь местное правило?
Ингрид огляделась:
– Вы ведете себя уж больно отчужденно. Я, конечно, не предлагаю напрашиваться на знакомство со всеми подряд, но если человек постоянно один, то его начинают подозревать черт знает в чем.
– Я не собираюсь здесь надолго задерживаться, – ответила Табита, но как-то вяло и неуверенно. – Так что их подозрения меня мало волнуют.
– Послушайте, я в том же положении, что и вы, – улыбнулась Ингрид. – У меня скоро состоится заседание по условно-досрочному освобождению. Всегда есть на что надеяться. Сразу начинаешь мечтать о жизни на воле. Знаете ли, еда, хорошая компания… Но мне обычно представляется, что я просто гуляю.
– Не надо, – сказала Табита, попытавшись улыбнуться, словно они вели самый обычный разговор.
Лицо Ингрид несколько посерьезнело:
– А если откровенно, как дела?
– Когда я была маленькой, меня учили, что если тебя спрашивают: «Как дела?» – всегда нужно отвечать: «Прекрасно!»
Ингрид коснулась плеча Табиты:
– Одной тебе здесь не справиться. Нужно с кем-нибудь разговаривать. Пусть даже не со мной. Но надо найти себе собеседника. Те, кто молчат, кончают тем, что либо вскрывают себе вены, либо начинают тянуть травку, а то и еще что похуже.
– Ну ладно, – уступила Табита. – Ответ: сейчас у меня не все прекрасно.
Она глубоко вздохнула и рассказала о своем разговоре с Морой. Закончив, Табита с любопытством заглянула в лицо Ингрид.
– Еще есть совет?
– Да. Лгать можно. Даже друзьям, даже сокамерникам. И мне. Но адвокату нужно говорить только правду. Адвокат… – она немного помялась, – адвокат – это как священник. И тому и другому надо рассказывать все, и хорошее, и плохое. Ну, конечно, если ты невиновна. Иначе опять солжешь.
– Да она все равно мне не верит.
– А ей и не надо верить тебе. У нее задача вытащить тебя отсюда.
Ингрид сузила глаза и так пристально посмотрела на Табиту, что та нервно рассмеялась.
– Что?
– Ведь есть что-то еще, а?
– Что?
Табите вдруг показалось, что стало еще холоднее. Она сунула руки в карманы своей ветровки.
– Знаешь, когда думаешь о своем деле в три часа ночи…
– Вот еще правило: не надо думать о таких вещах в три часа ночи.
– Не знаю, какого обо мне мнения Мора. Меня обвиняют в убийстве Стюарта Риза. Я сказала, что у меня не было причин расправляться с ним, мотива не было. Но я-то понимаю, что на самом деле мотив есть. Он занимался со мной сексом, когда мне было пятнадцать лет. А это называется совращением несовершеннолетней. Но я не уверена, что смогла бы его…
– Я бы смогла.
– Ну, как бы то ни было, мне не на пользу, что я скрыла этот факт.
– Надеюсь, адвокат отнеслась к тебе с сочувствием.
– Вот не сказала бы, что она очень уж сочувствовала. Разозлилась – это да. Но я не об этом…
Табита остановилась. Ей было трудно говорить, но все же следовало разъяснить все до конца.
