Эта вера помогла ей пережить весну, а затем и лето.
Ортруда просыпалась за час до рассвета – тогда же, когда на фронте звучал сигнал побудки, – садилась за пианино и, положив руки на клавиатуру, ждала вестей от Йоханнеса. Словно отвечая сыну, она гладила клавиши, пока дрожь не пробегала по телу, замирая в кончиках пальцев.
Тот же ритуал повторялся каждый вечер. Объятие на расстоянии длилось всего несколько секунд, но без этих секунд Ортруда уже не могла бы жить.
Несколько секунд утром и несколько секунд вечером. Секунды, проведенные вместе с сыном, несмотря на разделявшие их семьсот с лишним километров. Так далеко и так близко. Йоханнес на фронте проживал эти секунды, как долгие мажорные аккорды, как поцелуй матери в трудный час. В эти секунды музыка звучала forte, даже fortissimo. В эти секунды среди ужаса войны ему виделся свет и сияла надежда.
В то октябрьское утро 1915 года, утро того дня, которого она так долго ждала и к которому так долго готовилась, сигнал побудки поднял Ортруду, как обычно, за час до восхода солнца.
Сев за старое пианино и положив руки на клавиатуру, она пережила несколько бесконечных и счастливых утренних секунд, позавтракала, сложила все свои сбережения в сумочку, а письма сына – во внутренний карман шубки, подаренной когда-то покойным мужем, и вышла из дома.
Сидя у окна в последнем вагоне шедшего на крейсерской скорости – andante assai grazioso – поезда Прусских железных дорог и чувствуя, как все сильнее пригревает поднимающееся над горизонтом солнце, она смотрела на печальное, усталое лицо – ее собственное лицо, отражавшееся в оконном стекле.
Шел час за часом. Солнце постепенно поднялось и уже готовилось водрузить флаг на самой вершине небосвода.
Длительные стоянки в Хельмштедте и Кёнигслуттере были как паузы между частями симфонии. Во время этих стоянок просыпались пассажиры, дремавшие под мерный, ostinato, стук колес и мелькание однообразных пейзажей осенней Саксонии за окнами вагона.
Пассажиры выходили, входили, и только Ортруда за всю дорогу не двинулась с места. Смотрела в окно, подставляя лицо осеннему солнцу, вновь и вновь вызывала в памяти ощущение покалывания в кончиках пальцев и повторяла про себя заветный адрес: Брауншвейг, Циммерштрассе, фабрика роялей «Гротриан – Штайнвег».
Дело было в том, что Ортруда и герр Шмидт поняли: пришло время сделать то, о чем говорил Йоханнес в день, когда стало ясно, что его бедное старое пианино вконец обессилело.
«Думаю, пришло время купить новый инструмент».
Разумеется, никто никого не собирался отправлять в отставку. Речь шла лишь о том, что у ветерана, у пианино «Гротриан – Штайнвег», на котором Йоханнес учился играть, появится более молодой и более сильный товарищ, способный держать темп и не отставать от исполнителя.
Ортруда и герр Шмидт несколько месяцев обсуждали покупку нового инструмента. Впрочем, они не переставали говорить об этом с того дня, как Йоханнес ушел на войну. После долгих совещаний пришли к выводу: ни в коем случае не покупать пианино. Только рояль. Это было ясно обоим. Но вставал другой вопрос: где поставить инструмент? Домик, укрывшийся под сенью башен Магдебургского собора, был совсем крошечный. В итоге было принято жесткое, но мудрое решение: вынести из столовой стол и стулья и на их месте поставить рояль.
Оставалось решить самое главное: какой рояль купить.
