«А Ивану тем паче надобны мои советы. И мудрость Татьяны Михайловны ему не будет лишней».
Самой младшей из сестёр царя Алексея Михайловича, царевне Татьяне Михайловне, исполнилось сорок шесть лет. Люди, помнившие её молодой, говорили, что она была когда-то хороша собой. От той красоты остались незабудковые глаза, брови в разлёт, точёный нос, статное тело и величавая походка. Однако мало кто любовался всем этим, как в прежние времена так и в нынешние, потому что по существовавшей лет сто традиции девицы из царского семейства, вне зависимости от их возраста, не показывались на глаза никому из мужчин, кроме родственников, священнослужителей и малого числа бояр. Только одну из дочерей царя Михаила Фёдоровича, Ирину Михайловну, пытались выдать замуж за иноземного принца, однако из этой затеи ничего не получилось. Уделом царевен было затворничество.
Благочестивая Татьяна Михайловна когда-то часто общалась с патриархом Никоном, а когда его низложили и сослали, принялась за него хлопотать. Благодаря её стараниям, царь Фёдор всё-таки разрешил опальному Никону вернуться в возведённую в годы его патриаршества Воскресенскую Новоиерусалимскую святую обитель, до которой, впрочем, старик так и не доехал, скончавшись в дороге возле Ярославля.
Патриарх Иоаким, будучи ярым врагом Никона, недолюбливал Татьяну Михайловну, но, уважая её великое благочестие, и зная, что государь не даст в обиду любимую тётку, не ссорился с ней даже тогда, когда она вызволила опального архиерея из монастырского заключения.
И в царском семействе к Татьяне Михайловне все относились с почтением, а Софья вообще воспринимала её, как свою вторую мать.
«Вдвоём с тёткой мне в случае чего будет легче унять Милославского: он её побаивается…»
Неожиданно дверь горенки с шумом распахнулась, и на пороге возникла необычайно взволнованная Татьяна Михайловна.
– Господи Иисусе! – испугалась Софья. – Что ещё случилось, тётушка?
Татьяна Михайловна всхлипнула:
– Бояре, окольничие, думные и ближние люди присягнули Петруше!
– Медвежонку? – вскрикнула Софья, поднявшись так резко, что поправлявшая ей головной убор девка не устояла на ногах и плюхнулась на пол.
– Ему родимому, – подтвердила тётка.
– Да как они посмели? Кто им дозволил?
– Такова была воля патриарха; мол, царевич Иван хвор…
Побагровев от гнева, Софья прервала тётку:
– А не много ли на себя берет смиренный богомолец? Ему положено заботиться о наших душах, а не царством-государством управлять! Как сказано в Писании: Богу Богово, а кесарю кесарево! А бояре, значит, заодно с ним?
– Среди бояр есть и не согласные с нашим духовным отцом.
– Но никто против него не пошёл, значит?
Татьяна Михайловна развела руками.
– Мне мало что ведомо. Потолкуй с боярами. В моих покоях сидят князь Яков Одоевский, князь Михайло Черкасский, князь Фёдор Урусов да Пётр Шереметев – они хотят с тобой повидаться.
Софья поспешила в покои тётки, где в просторной светёлке с огромными окнами сидели четверо бояр в траурных одеждах. Старшим из гостей Татьяны Михайловны был Пётр Васильевич Шереметев, коему перевалило за шестьдесят лет. Он сам и его родные были при дворе на особом положении, поскольку один из Шереметевых, Фёдор Иванович, в свое время немало потрудился для того, чтобы на престол взошёл Михаил Фёдорович Романов. Пётр Васильевич знал себе цену и сохранял достоинство в любой ситуации. Вот и сейчас он казался самым невозмутимым из бояр.
