У потомка кабардинских правителей, князя Михаила Алегуковича Черкасского лихорадочно блестели глаза, а его смуглое лицо приобрело красноватый оттенок. Как он не старался держать себя в руках, горячая южная кровь бурлила в нём со всей силой.
Скрывать волнение не получалось и у дальнего царского родича, князя Якова Никитича Одоевского. Когда вошла Софья, он растерянно посмотрел на неё и вытер пот со лба.
Тридцатипятилетний князь Фёдор Семёнович Урусов, имел, несмотря на свою относительную молодость, доступ в покои царевен благодаря, опять же, родству с ними, поскольку его мать приходилась племянницей патриарху Филарету7, а сам он взял себе в жёны свояченицу царя Фёдора, сестру умершей при родах царицы Агафьи Грушецкой. Вид у него тоже был смущённый.
– Значит, бояре поцеловали крест сыну царицы Натальи? – грозно спросила Софья.
– Да, – ответил князь Одоевский, краснея.
– И вы тоже?
– И мы, – признался князь Черкасский после недолгого молчания.
Софья едва не задохнулась от ярости.
– Изменщики!.. Ещё тело моего брата, царя Фёдора, не остыло, а вы уже память его предали!
– Патриарх нас привёл к крестному целованию, – подал голос Шереметев. – Он сказал, будто бы царь Фёдор Алексеевич самолично вручил царевичу Петру скипетр.
Софья обожгла его гневным взглядом.
– Самолично вручил? Ложь? Никогда царь Фёдор не отдал бы власть нарышкинскому отродью?
– Феденька, упокой его, Боже, перед смертью никого не узнавал, – вмешалась Татьяна Михайловна. – Где уж ему было вручать скипетр?
– Тебе же, князь, самому все ведомо! – обратилась Софья к князю Урусову. – Ты же сидел возле хворого царя денно и нощно!
– Сидел, – нехотя подтвердил князь и потупил взор.
Софья так топнула ногой, что стоявшая в углу прялка с грохотом упала.
– Ежели вы уже присягнули Медвежонку, то о чем мы можем толковать? Зачем вы к нам явились?
– Говорят, что в Москве народ бунтует, – заметил князь Урусов.
– Бунтуют служивые – стрельцы да солдаты, – уточнил Шереметев.
– А чернь того и гляди их поддержит, – добавил князь Одоевский.
– По все Москве неспокойно, – мрачно сообщил князь Черкасский. – Мало нам своих московских смутьянов так ещё явились пришлые: бунтовщики да раскольники.
– Неужто раскольники проникли в Москву? – удивилась Софья.
– Проникли, – подтвердил Шереметев. – Они нынче по всем слободам и посадам людишек смущают.
– Чего же народ требует? – нетерпеливо спросила Софья.
Ответ она опять получила от Шереметева:
– Воцарения Ивана Алексеевича. Стрельцы так и говорят: мол, царевич Иван летами уже совершенен, а царевич Пётр слишком молод, и за него станут Нарышкины править.
– Служивые нас, бояр, бранят да называют волками ненасытными, – проворчал князь Черкасский.
– А от нас-то вы чего хотите? – недоумённо спросила Татьяна Михайловна.
– Потолковали бы вы, царевны, с отцом нашим духовным, – предложил Шереметев.
– О чём? – разом спросили обе царевны.
– Пущай бы он не торопился с крестным целованием, – ответил князь Черкасский.
– Как же не торопиться? – изумилась Софья. – Вы ведь уже поцеловали крест сыну Натальи!
– Покуда крестное целование не вышло из Кремля, ещё можно что-то изменить, – сказал князь Одоевский. – Следовало бы собрать Земский собор и на нём решить, кого царем ставить – Ивана Алексеевича али Петра Алексеевича. Иначе получается беззаконие. Молвите о том патриарху!
– Сами и молвите! – сердито бросила Софья.
