— За свободу! — говорю я.
Чокаемся.
Мама цитирует:
— Пусть плачут те, кому мы не достались! Пусть сдохнут те, кто нас не захотел!
Усмехаюсь:
— Воистину.
Мы пригубливаем ещё по глотку.
И тут у мамы звонит телефон. Она хватает гаджет немного нервно, подносит к уху и как-то слишком агрессивно произносит:
— Алло. Да. Поняла. Не пускайте его. Если что — вызывайте полицию.
— Что там такое?
— Генка… Примчался следом за тобой. Дерётся с охранниками…
— Генка? Сейчас?
Это странно, потому что для Гены не было ничего важнее работы. Мир мог рухнуть, а он сидел бы в офисе и постоянно обсуждал бы что-то по телефону…
— Они ведь не пропустят его?
— Не волнуйся, девочка, не пропустят. Этот дом — настоящая крепость. Он должен был знать.
Именно. Тем страннее и безумнее его поступок. А странные безумные поступки — не в характере Гены. И часть моей души снова рвётся к нему. Он там подрался. Возможно, ранен. Может, ему нужна помощь?
— Не думай о нём, малыш, — мама хлопает меня по руке. — Мне тут звонил Рустам. Спрашивал о тебе. И знаешь что… Сходи с ним на свидание. Помнишь же — клин клином.
Да, клин клином. Я попробую. Может, и впрямь получится начать всё с чистого листа.
С такими мыслями иду в свою комнату, падаю на кровать и пялюсь в потолок.
Я дома.
Больше ничего плохого со мной не случится…
_________________________
[1] От английского scam — афера, мошенничество. Чаще всего — в интернете или с помощью средств коммуникации.
4. Глава 3
Кручусь перед зеркалом, волнуюсь, меняю уже третий наряд. Мне ничего не нравится. Рустам запомнил меня юной непосредственной девочкой восемнадцати лет от роду. А теперь… Мне двадцать один, но я чувствую себя очень старой. Не могу вернуть былую беспечность и прежний лучистый взгляд…
Та Саломея безвозвратно умерла. А эта? Примет ли он эту? Повзрослевшую, познавшую другого мужчину?
В итоге выбираю довольно простую одежду — тёмные кожаные шорты, трикотажную обтягивающую кофточку с вырезом и коротким рукавом и лёгкие летние ботиночки из перфорированной кожи. Макияж тоже выбираю нейтральный. Волосы распускаю и перекидываю на одно плечо. Вот, хорошо. Выгляжу юной и беспечной, почти как раньше.
Спускаюсь вниз, застаю маму разговаривающей с кем-то по телефону. Раньше она чаще расставалась со своим гаджетом, а теперь — из рук не выпускает. Хмурится, спорит, повышает голос, ругается. И это — моя мама? Обычно такая нежная, женственная, культурная? Что происходит? Вижу, как она проходит на кухню — у нас свободная планировка, и гостиная соединена с кухней — и достаёт из-за вытяжки пачку сигарет. Серьёзно?
Торопливо спускаюсь вниз, влетаю следом. Она курит, сбивая пепел в хрустальную креманку.
— Да заебали уже! Когда угомоняться! — кричит она в трубку и затягивается.
— Мам? — окликаю её неуверенно, потому что… кто эта женщина? И куда она дела мою нежную маму?
Она оборачивается, красивые губы кривит нервная ухмылка:
— Саленька… — торопливо и как-то воровато отбивает звонок.
— Мам, ты куришь? — подхожу ближе, отбираю сигарету, выбрасываю в урну. — И давно?
— Саль, детка, я начала, когда умер Лёва. У меня не хватило сил пережить такую потерю. Ты же знаешь, как я любила его, — её глаза влажнеют, хрупкие плечи сутулятся, она начинает плакать.
Подхожу ближе, обнимаю:
— Прости, мамуль, пожалуйста.
В конце концов, у меня был Генка, а у неё? Одна с таким горем! Ещё и меня поддерживала.
— Я не сужу тебя, — глажу по спине, — всё хорошо. Только ты не много кури, не хочу ещё и тебя потерять. Не смогу просто…
