Кое в чем она преуспела. Помню, как уже на выходе из школы она повела нескольких выпускников (в их числе был и я) на встречу со своим прежним учеником, прошедшим войну офицером. Он должен был рассказать нам о выборе будущей профессии. Фактически он рассказывал о своей службе в армии. По ходу повествования он использовал фразу, которая мне запала в душу: «Мы оккупировали Болгарию». Я был поражен. Это звучало диссонансом ко всему тому, что я слышал и читал. Обычный текст звучал так: «Мы освободили Болгарию от фашистских захватчиков». Я много раздумывал об этой фразе боевого офицера, и первые сомнения начали разъедать привычный ход мышления. Но до полного прозрения было еще далеко. Оно приходило постепенно и приняло окончательные формы только в Вологодской области, куда я поехал работать после окончания вуза.
В выпускном классе я много занимался английским языком. Получилось так, что я вновь приобрел частного педагога, причем, педагога хорошего. Немецкий язык в довоенном Союзе имел преимущество перед всеми прочими иностранными языками, которые изучались в школе. После войны ситуация кардинально поменялась: английский вышел вперед, а немецкий отошел на периферию. Кода в нашем классе спросили, какой язык кто хочет изучать, то все, кроме меня, выбрали немецкий, потому что изучали его раньше, а я выбрал английский. Вышло, что у школьного учителя английского языка в десятом классе остался лишь один ученик. Мы здорово продвинулись за год: моей преподавательнице нравилось преподавать, а мне – изучать. Язык на выпускных экзаменах я сдал блестяще и продолжал им заниматься все годы пребывания в вузе. Позднее он стал меня кормить.
Закончились экзамены в школе, и я поехал на лето в Невель к дяде с тетей. К тому времени они вернулись домой из Ярославля и жили вдвоем. Им пришлось пережить трагедию потери старшего сына, а Гава все еще служил в армии. После победоносного окончания войны его часть осталась дислоцированной в Германии, потом ее перебросили на юг России, в астраханскую область. Там Гава встретил девушку, на которой женился, и после демобилизации он остался жить в тех краях в семье своей жены. В Невель он наезжал редко, и дядя с тетей встретили меня как сына. Отдохнув после экзаменационной нервотрепки и заведя множество новых знакомых и товарищей в Невеле, я вернулся в августе 1945 года домой сдавать вступительные экзамены в юридический институт. Для меня начиналась новая эпоха, эпоха студенчества.
Я выбрал юридический вуз потому, что внутренне еще не расстался с идеей стать дипломатом, а юридическая карьера казалась мне правильным шагом в этом направлении. На самом деле одно вовсе не вело за собой второе. Да и мог ли я рассчитывать на что-либо подобное в условиях набиравшего силу антисемитизма? Поступить в юридический институт им. М. И. Калинина оказалось для меня несложно. Вступительные экзамены были по гуманитарным дисциплинам, в которых я чувствовал себя в родной стихии. Институт размещался в доме на Университетской набережной, рядом со зданием Двенадцати коллегий. Когда-то в этом доме жил первый генерал-губернатор Петербурга, Александр Данилович Меншиков.
Формально наш вуз не был частью юридического факультета в Университете, он имел собственные администрацию и бюджет; но де-факто деятельность этих двух юридических учебных заведений, близко расположенных друг от друга, часто пересекалась, и они были тесно связаны между собой. Многие лекторы читали в обоих вузах, часто проводились совместные мероприятия. Наши учебные аудитории, как я сказал, располагались в Меншиковском дворце, в нескольких шагах от Ленинградского университета. Интерьеры дворца были роскошными, и повсюду стояли книжные шкафы со старинными фолиантами, покрытыми толстым слоем пыли. Их никто и никогда не касался, для будущих советских юристов они не представляли никакого интереса.
