После завтрака, в восемь часов, поверка. Ограничительный тросик с двери снимается, и в камеру входит начальник ИВС, вернее, человек, его заменяющий: стрижен наголо, невысокого роста мужчина лет тридцати пяти. После переклички вопрос один: какие жалобы или просьбы. Здесь может быть разное: кого к следователю, кому адвоката или к врачу. Прямо-таки райское место, а между тем Ветлицкий совершенно деморализован… ему бы сейчас к урокам готовиться, дописывать книгу, ту самую, на которую просил денег у спонсоров. Кто-то из правоохранителей прибегал к главному редактору с желанием запретить издание, уж не знаю, почему, но их план раздавить подопытного кролика общественным презрением рушился окончательно, ибо, как сказано: «Можно короткое время обманывать многих, долго – небольшую кучку людей, но нельзя обманывать всех и всегда». Хотя в данном случае и на короткое время обмануть кого-либо из знакомых арестованного не удалось изначально, однако не забывайте: «Нам нужно громкое дело!» – и шестерёнки бездушной машины, под которую попал задержанный, со скрежетом завертелись…
– Итак, Андрей Андреевич… – Когда есть надежда его разговорить, то обращаются по имени-отчеству, в иных же случаях сразу переходят на грубости. – Будете чистосердечно раскаиваться?
– Мне раскаиваться не в чем.
– Уверены?
– Абсолютно!
Ветлицкий пытается вразумить оперативника, начиная говорить убедительно, что отождествлять его с преступником глубоко ошибочно, только дело запутается, но у Семёна другое мнение.
– Выходит, не вы?
– Даже безо всякого… выходит.
И тут же Андрей получает по лицу. Его голова мотнулась, дыхание перехватило. «Как, за что меня бьёт мальчишка, а если бы ударил ровесник, тот же „лазоревый“ майор, разве от этого легче?» – пока так допрашиваемый раздумывает, опер склоняется над своей жертвой: его глаза почти рядом, его дыхание перемешивается с дыханием Андрея. Неужели он всегда так себя ведёт на допросах, и смотри-ка, не брезгует. Даже врач, когда приказывает больному дышать глубже, просит слегка отвернуться, а этот дышит чуть ли не в рот, и ничего…
Придя в себя, Андрей принимает ещё пару ударов ребром ладони всё по тому же месту, но теперь он уже настороже и успевает слегка отстраниться. Должного эффекта не получается, и молодой человек вскипает. Он перегибается через стол и хватает допрашиваемого за лацканы пиджака, хватает и только тут приходит в себя, воровато оглядываясь на дверь. Так вот в чём дело, оперативник идёт к двери, плотно прикрывает её и поворачивает ключ в замочной скважине…
– Итак, Андрей Андреевич, будем вспоминать? Будем! Надо! Ничего не знаешь? Напомню, я тебе напомню, прохиндей! – Он продолжает трясти Ветлицкого, и уже не только пиджак страдает от рук опера. Он даже запыхался, и тут следует стук в дверь, скорее всего, в коридоре слышно, как проходит «собеседование». Теперь Ветлицкий думает, зачем вообще нужно что-то доказывать? Просто молчать и требовать адвоката. Всё ещё впереди, а пока… стук в дверь 742-го кабинета, и Семён идёт открывать. Входит его коллега, удивлённо посмотрев на клиента, спрашивает оперативника:
– Что он, с похмелья? Ишь, рожа какая красная…
Сыщик что-то бурчит под нос, и тот, который пришёл, понимает, что вопрос в данном случае неуместен, а посему произносит скороговоркой:
– Я к тебе за дубинкой, минут на двадцать…
Голова у Андрея действительно раскалывается, лицо горит, и перед глазами если не огненные плавающие круги, то нечто похожее.
