Валериан откозырял и повернулся к выходу.
– Да, Мадатов, – окликнул его граф, когда он уже готовился отогнуть полог палатки. – Ты слышал – Земцову ногу отняли. Жаль человека. Хороший офицер был. Вы же вместе начинали, еще с Бутковым. Ну, ладно, иди…
Вечером Мадатов навестил Петра Артемьевича, захватив с собой пару манерок водки, купленной у маркитанта. Вспомнив рассказ Ланского, он рассудил, что лучших гостинцев ему не выдумать.
Земцов лежал на раскладной койке, погребенный под горой шинелей и одеял. В небольшой палатке, кроме него еще было четверо штаб-офицеров, все тяжелораненые. Трое лежали неподвижно и молча, уставившись в потолок, один, очевидно в беспамятстве, время от времени вскрикивал глухо и страшно. Петр Артемьевич на раны не жаловался, только щурил глаза да крутил в здоровой руке веревочную петлю, оставшуюся, как понял Валериан, еще с операции. Другим концом петля была накинута на оставшуюся ступню, и, когда боль приступала особенно сильно, генерал тянул веревку с остервенением и щерил желтые зубы. Водке он обрадовался больше, чем старому сослуживцу, и тут же приложился к горлышку, выбрав двумя длинными глотками, наверное, четверть фляжки.
– Спасибо, князь. Выручили меня. Как я вам говорил когда-то, лучшее наше лекарство – водка, водка и еще раз водка.
– На самом деле, Петр Артемьевич, выручили вы меня, там, под Борисовом.
– Там-то, – криво усмехнулся Земцов, – в этой суматохе, как разберешь, кто кого выручает: вы нас, мы вас, а все вместе армию и Россию. Ланской убит?
Вопрос был прямой, и ответил Валериан так же прямо:
– Ядром разорвало на части.
Земцов на секунду прикрыл глаза, потом откинул руку в сторону и выудил из вороха вещей, валявшихся сбоку койки, стаканчик, какой обычно ездил во всех офицерских сундучках, погребцах.
– Помянем, князь, храброго человека и отличного офицера.
Они выпили, и Земцов тут же наполнил Мадатовскую чарку.
– Ивана моего теперь и не дозовешься, – объяснил он Валериану, будто бы извиняясь. – Костер жжет на улице да камни греет. Таскает сюда горячие, чтобы хоть сколько-нибудь обогреться.
На железном листе посредине пола Валериан уже успел заметить несколько камней, размера вполне основательного. Судя по цвету, они уже остывали, но горячий ток воздуха от них еще ощущался.
– Офицеры мои заходили позавчера… или же вчера утром… в голове путается пока. Но сейчас полк двинули на север, к Стахову, к переправе. Я так понимаю, Мадатов, упустили мы Бонапарта.
– Еще не совсем. Но мосты он уже успел навести, и Удино с Неем теснят нас отчаянно.
– Значит, уйдет. Раз лапу дали просунуть, считай, вырвался.
– Не могу понять, – горячо и быстро заговорил Валериан, – почему так медлит Кутузов?
– А зачем ему торопиться? Чья задача Наполеона держать? Чичагова! Уйдет Бонапарт из западни, чья вина? Адмирала! А дедушка наш, Мадатов, сами знаете, крепко себе на уме. И кто его из Бухареста вытеснил, хорошо помнит.
Валериан вспыхнул:
– Как?! Из-за таких счетов жертвовать солдатами, армией?! И ему стыдно не будет?!
Земцов улыбнулся печально:
– Не будет, князь. Прежде всего, он солдат не губит, а напротив, даже спасает. Своих, разумеется, тех, что у него под рукой. Быстрый марш, да еще в подобных условиях, он, знаете ли, еще страшнее сражения. Во-вторых, он Бонапарта до сих пор опасается и вполне справедливо. Этот зверь и раненый цапнуть может, притом ой как сильно! Отчего, вы думаете, Чичагов к Ухолодам побежал так охотно?
