Китаянка на картине - страница 5

Да чем занята моя башка. Проклятье!

– Пусть будет зеленый чай с розой для меня и чай хаммама для мсье, пожалуйста, – наконец объявляет она, не сводя с меня глаз, как будто в легком замешательстве.

У меня вырывается вздох облегчения. Она улыбается, возбужденная. Я в ответ улыбаюсь ей.

– Превосходный выбор, – заключает здешний гарсон. Мужик в годах, слегка кривляющийся, в стильном костюме. – Могу ли посоветовать вам ассорти ливанских сладостей?

Я не раздумывая киваю, чтобы полностью рассеять неловкость.

И тут она заговаривает со мной.

Ее голос.

Спокойный. Негромкий.

Какая она светлая вся. Я словно прикован к своему стулу.

– Счастлива снова тебя увидеть.

– Очень рад наконец с тобой познакомиться.

И вдруг, протянув мне руку:

– Мелисанда Форинелли. Можно просто Мэл.

– Гийом Кальван, – отвечаю, хватаясь за ее пальцы, чтобы уже больше не отпускать их.

И в ее зрачках мелькает лукавое выражение, когда она, не отнимая руки, добавляет:

– А ведь я и впрямь пью только чай с розой, и никакого другого!

Оба смеемся. Я таю при виде двух ямочек, нарисовавшихся на ее заметно порозовевших щечках.

Наш официант с нарочитыми манерами, все такой же чопорный, возвращается с блюдом, украшенным бледно-зелеными цветами вишни. Чайный сервиз утонченно расписан японскими мотивами в пастельных тонах – сиреневом и небесно-голубом.

Гарсон – ибо так у нас их зовут, даже если кто-то из них уже перешагнул порог пятидесятилетия, – осторожно и высоко подняв чайник, разливает ароматные жидкости. Потом водружает в центр стола тарелку со сладостями, утопающими в меду и кунжутных зернышках, желает нам прекрасной дегустации и кланяется.

Тогда она наконец забирает у меня свою руку и задумчиво берет кусочек сахара. Машинально разламывает на две половинки и кидает одну мне в чашку. А затем, не поднимая головы, бросает вторую обратно в сахарницу.

– Ой-ой! – вдруг спохватывается, прикрыв рот ладошкой, а глаза становятся еще больше.

– Да нет же, напротив! Большое спасибо! Я всегда пью с половиной куска. Безупречно!

Она подносит напиток к губам, едва касается горячей поверхности и делает микроскопический глоток. Я смотрю на нее, опешив, и лепечу:

– Но вы… вы пьете совсем без сахара?

– Да. Совсем.

Париж

4 декабря 2001 года

Мелисанда

Потом – вверх по ковровой лестнице маленького отеля. Идем под руки.

Комната под номером 24. Запах его шеи.

Его запах.

Наши сердца бьются в унисон, ритм дыхания одинаков. Бархатистость его кожи. Находят друг друга наши губы. Руки пробегают по телам, они тянутся друг к другу, сжимают одна другую, робко привыкают, узнают друг друга. Все так просто. Так очевидно.

Он нежно шепчет мне:

– Я мог бы остаться здесь навсегда.

– Я тоже. Я тоже.

Эти слова, наши первые любовные признания, возносят нас выше звезд. Я твоя, ты – мой, и теперь мы единая плоть. Вкусить это мгновенье. Отдаться взаимному опьянению.

Часть меня знает, кто он.

И вновь я вспоминаю наши первые часы вчера.

Я задала Гийому, наверное, не меньше тысячи вопросов. Мы пытались объяснить очевидное – удивительное и обоюдное: мы уверены, что знаем друг друга. Ничего не вышло. Память нашу не освежили ни чай, ни вкусные восточные лакомства. Пришлось с сожалением оставить эту тему, пообещав снова увидеться. Поскорее. Очень-очень скоро.

И он исчез. Навязчивый привкус меда и жар, исходивший от моего лица, свидетельствовали, что пережитое мною только что совершенно реально и никакой не мираж. Нет-нет. Только что город с его хлопковым небом, почти касавшимся земли, поглотил Гийома. И этот момент совершенства мгновенно заняла пустота. Невыносимая пустота. Недоступная разуму.