От былых восторгов и следа не осталось. Вот и толкуй после этого о вреде пьянства и загадках русской души!
В Коктебеле
8.10.1984. Проснулся рано и увидел, что в комнату проникает багряное золото рассвета. Я быстро оделся и вышел. Рассвет тихо боролся с пепельной мглой; золотое и розовое, с голубыми прожилками, море слабо поплескивало на берег, посреди залива дремал прогулочный теплоходик. Огоньки светились в поселке. На пустынной набережной потягивались проснувшиеся собаки. Одна из них – пожилая рыжеватая сука, – бодро потряхивая ушами, затрусила рядом со мной.
Я спустился к воде и подобрал черный голыш. Бросив его на укатанный песок прибоя, я дал набежавшей волне слизнуть с него налипшие песчинки; когда волна откатилась, я поднял мокрый камень и, согревая его в руке, пошел дальше. Сука бежала то сзади, то впереди, отбегала в сторону и вновь возвращалась. Над хвостом Хамелеона на пепельно-темном фоне разливалось малиновое сияние, и вдруг показался сверкающий сегмент солнца. Я стал взбираться по склону Кучук-Енишара.
Когда добрался до могилы Волошина, поднявшееся солнце уже мягко освещало божий мир. Я бросил свой камень на могилу, быстро отдышался и стал смотреть.
Со стороны восхода небо сливалось с морем, и только ярко блиставшая на водной глади солнечная дорожка, пересеченная силуэтами двух холмистых мысов, подчеркивала в этом месте линию горизонта. Противоположный склон Кучук-Енишара и долина под ним были погружены в лиловый полумрак. Далеко внизу, огибая гору по верхней дороге, прошумели, заискрившись стеклами и крышей, крошечные синие «Жигули», а немного погодя – красные. Это феодосийские рыболовы торопились занять места в Тихой бухте.
На этой высоте мир предстал передо мной организованным, то есть осмысленным, целым. Вот в чем, подумалось мне, религиозное сознание тождественно поэтическому. Это тождество простирается и дальше – к представлению о Творце и о творческом акте, который воспроизводится сейчас во мне. Я чувствую себя органической частью этого целого, а поскольку оно имеет смысл – как организованное целое, – мое существование также наполняется смыслом. Утрата одного повлечет за собой утрату другого, единство распадется, мир станет неприемлем для меня, я стану неприемлем для себя.
…Кроме работы художника существует еще и другая, подобная ей, – рассматривать мир sub specie aeterni. Я полагаю, что это путь мысли, воспаряющей над миром и, взирая на него с высоты, оставляющей его таким, каков он есть.
Витгенштейн. Культура и ценность. 28
Но о каком смысле идет речь? Ни о каком. Просто – о смысле. (Как «предметное значение» в семиотике: либо есть, либо нету, 1 или 0.) Важно чувствовать, что он есть; смысл – только в причастности; всякая попытка формулировать его обречена на неполноту, относительность. И важно сохранить в себе это чувство – чувство со-творческой общности с миром, – там, внизу, когда вновь надвинутся и обступят разрозненные мелочи жизни, в окружении этих мелочей.
Как хорошо,
когда, созерцая в тиши
горы и воды,
неизменно милые сердцу,
по знакомой тропе пройдешься.
Татибана Акэми
Я свистнул собаке и стал спускаться.
Погода на удивление теплая, по вечерам неистово звенят цикады. Под утро выпадает такая обильная роса, что целые водопады низвергаются с листвы от малейшего ветерка.
В Старом Крыму вчетвером – Минька с Аллой, Ира и я. Добрались рейсовым автобусом, осмотрели армянский монастырь, в городе купили новосветское шампанское (коллекционный брют) и зашли пообедать в ресторан. Я заранее расхваливал своим спутникам бифштекс по-старокрымски. Но в ресторан меня не пустили: я был в шортах. Минька с Аллой остались делать заказ, а мы с Ирой отправились добывать мне штаны. В «Детском мире» купили за трешку детские трикотажные брюки 34-го размера. Ира настояла, чтобы я переоделся тут же, в магазине.
