– Ой – выдавил он из себя.
– Ты что это тут делаешь? – спросила учительница полным удивления, грозным голосом.
– Я, я-а – начал, растягивая звуки Куля – я тут на секундочку, я это.. – и начал приподниматься, намереваясь быстренько слинять.
– Стой – приказал учитель. – Куда это ты собрался? А ну-ка, иди сюда.
Он подошел к учительнице, та обхватила рукой его плечо и постояла некоторое время, задумавшись. В голове ее начала складываться неприятная картина. Недаром большинство учителей женщины. Потому что в женщине сильно, то неуловимое чувство, что зовется интуицией. А ведь в школе не только люди знающие предмет работать должны, но и педагоги. А педагог, это несколько иное звание. Это человек, который может воспитывать, удержать от вреда ребенка, направить его склонности в положительное русло, сохранить стабильность в хаосе школьной суеты. А для этого, одного ума мало, здесь чувствовать надо, иначе поздно может быть. Валентина Петровна была наставником не просто с интуицией. Здесь была интуиция помноженная на многолетний опыт. Перед глазами возник образ притворно улыбающегося Толстихина, его руки за спиной, рядом растерянная девочка, что они делают вместе? Кулимов – закадычный друг Толстихина тут что-то торопливо ищет. Решение было принято практически мгновенно:
– Пойдем – утвердительно произнесла литератор и потянула Кулю к выходу. Тот пытался слабо сопротивляться, но понимал что это бесполезно.
Они стали спускаться с лестницы. К этому моменту в душе Толстого неприятно заскребли кошки. Отсутствие подручного казалось ему долгим и тревожило. Он нетерпеливо прохаживался из стороны в сторону, то открывая, то закрывая журнал. Внимательно оглядывался по сторонам, тихо шептал себе под нос: «Ну, где же этот Куля долбанный?» Движения становились скованными, затруднительными. Неожиданно в какой-то момент, он почувствовал безотчетный страх и, хотя был не из пугливых, быстро сунул журнал в руки Клаве и дунул из школы через задний ход. На лестнице послышались шаги, это спускалась наша парочка. Героиня стояла потерянная, держа журнал в руке.
– Так, так – начала, спустившись, учительница. – Что это у тебя – спросила она Клаву, указывая на документ.
– Ж-журнал – заикаясь, отвечала та. Нервное напряжение к этому времени дошло до критической точки и из ее глаз полились слезы. – Я не виновата. Простите, пожалуйста. Это все они. – Показала она в пустоту.
Валентина Петровна обернулась, но Куля, как верный представитель своей породы, воспользовавшись ситуацией, не замедлил слинять по-тихому. Его и след простыл.
– Вот сорванец – не сдержалась учительница. – Ну, ничего, я до него доберусь. А ты не плачь, не плачь. Ничего страшного. Все хорошо, что хорошо кончается. Пойдем со мной в учительскую, посидишь, успокоишься, там ты мне все расскажешь.
Она обняла девочку, и они пошли в сторону учительской. Несколько раз у Клавы от плача вздрагивали плечи.
В учительской никого не было. Она подвела Клаву к одному из столов и посадила на мягкий стул рядом. Девочка уперлась локтем в поверхность стола и опустила свой подбородок на согнутую кисть. К этому моменту она несколько успокоилась, только покрасневшие, припухшие глаза говорили о только что пережитом волнении. Учительница положила журнал на стол, налила из графина стакан воды и подала ученице. Та приняла стакан подрагивающей рукой и, сказав спасибо, выпила его до дна. Несколько секунд прошло в молчании. Валентина Петровна села напротив, сняла очки, подышала на стекла и неторопливо протерла их маленьким белым платочком. Водрузив очки на место, некоторое время внимательно смотрела на vis avi. Взгляд Клавы был пустым, вся поза ее обозначала обреченность, она смотрела сквозь крышку стола в неизвестную глубину. Ждала своей участи, и понимала свою вину и неизбежность наказания.
